Найдорф М.И. НЕ ВРЕМЕННЫЕ – НАСТОЯЩИЕ
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

"Образ девушки из ночного клуба это – современность", уверенно выговаривал "ведущий" голос молодежной телепередачи в прошлую пятницу. От такого нахальства у меня аж дух перехватило. Он не сказал, "лично мне нравятся эти девочки". Он нашел легкий способ придать себе значительность: сослался на время (смысл которого он открыл, видимо, там же, в "клубе") и тем самым как бы взял в заложники всех нас. Попробуй не согласись, откажут от "современности".

Контроль над временем издавна признак сильной социальной позиции. В Средневековье время отмеряли церковные колокола. Позже, в эпоху Возрождения, время в городах отмеряли башенные часы, сооруженные на зданиях городского самоуправления (ратушах). И было ясно, чье это время, кто взял на себя труд и ответственность жизнестроительства. Спустя столетия тысячи и миллионы индивидуальных часов домашних, карманных, наручных, показывавших одно и то же время, символизировали естественное равенство в "правах, свободе и собственности" тех граждан буржуазного мира, чей труд, риск и предприимчивость создали основу промышленного переворота в европейском хозяйстве XVIIXIX вв. В Советской стране претензии контроля над всемирным временем соответствовали претензиям на мировое господство. Уже миф о начале советской власти связан со временем: "Которые тут временные? Кончилось ваше время" (Маяковский). Главным символом Советского времени были часы на Спасской башне московского Кремля. Поэту Константину Симонову и его читателям приятно было сознавать себя в центре мира: "Полночь бьет над Спасскими воротами,/ Хорошо, уставши кочевать/ И обветрясь всякими широтами,/ Снова в центре мира постоять".

Теперь это звучит наивно. Дети, чтобы сделать кому-то тем но, зажмуривают глаза. В СССР, чтобы придать себе значительность, как бы присваивали контроль за мировым временем. Здесь "творили историю" посредством "исторических съездов", "исторических решений", "исторических свершений". На словах, в большинстве случаев. И для того, чтобы сделать это обстоятельство менее заметным, слов произносили очень много. Временно удавалось достичь убедительности. Даже в глазах Андре Жида, Леона Фейхтвангера, Ромена Роллана.

Недавно мой студент-первокурсник делал в аудитории сообщение о докторе Зигмунде Фрейде. Рассказывал о публичном сожжении книг Фрейда в фашистской Германии, цитировал речь Геббельса, сопровождавшую этот варварский обряд, но, к моему удивлению, не знал, кто это такой. Один из вождей фашистского рейха был уверен, что оседлал ось времени, на века связал себя с мировой историей. Оказалось ошибся. В историю вошел не он, а Фрейд, тот, кто делал жизнь, искал как помочь больным, и помог здоровым по-новому понять самих себя.

Слово "перестройка", с которым связано начало нашей новей шей истории, отразило господствующее в нас чувство временности. Дескать, было что-то серьезное, и что-то будет. А сейчас вроде бы и ничего нет: плохое время, "переходный период", безвременье. "Наступит светлое будущее, пусть не светлое, пусть хоть чуть просветленное, но новое, обязательно новое, пишет одесская журналистка и объясняет его суть: "деловые станут еще и образованными, магнаты меценатами". С остальными нами она и не знает, что делать. Какие-то мы, в ее представлении, ненастоящие, временные.

Культура, однако, ждать не хочет. Она как и природа, "не терпит пустоты". Кто только на наших глазах не норовит отождествить себя со смыслом времени пусть ненадолго. И тот, что с "ночными девушками", и те, что с мылом в рекламном ролике, и господин, который в теленовостях объявляет пятилетие вступления своей журналистской организации в международный союз, по советской привычке, "историческим праздником".

Разумеется, эти попытки овладеть временем дешевой ценой безнадежны. Подделками тут не возьмешь. Смысл времени придают подлинный труд, подлинные мечты, подлинные жертвы. И надо быть с ним без обмана. Иначе так и преодолеть нам чувства неудачников, заброшенных судьбой в ненастоящее, случайное время.