Найдорф М. И. ПАРНЫЕ КАТЕГОРИИ КУЛЬТУРОЛОГИИ. Статья третья. Опубликовано: Вопросы культурологии. – М., 2011, № 3. – С. 31-36.
Для удобства цитирования номера в квадратных скобках указывают концы страниц печатного текста.
Значение и смысл
Итак, одна из целей культуролога состоит в том, чтобы исследовать и модельно описать господствующий в том или ином обществе культуропорядок, общепринятые представления о том, как организована и как должна воспроизводить себя общественная жизнь. Но, культуропорядок, хотя он обладает огромной мощью влияния на все стороны жизни индивидов и групп, сам по себе невидим и неслышен, но явлен в делах человеческих. Подобно Всевышнему, он вездесущ, всеблаг и всемогущ: границы его влияния простираются до самых границ общества, добровольное подчинение этому порядку – условие всеобщего блага, а попытки уклониться или сопротивляться ему – бесполезны.
Примером может служить сфера культуропорядка, определяемая языком, допустим, русским. Такого рода языки не имеют автора и в повседневной практике кажутся существующими "безначально", как говорят, "от века". Недаром их называют «естественными», чтобы отличить от «искусственных» языков, которые созданы для обслуживания различных технологий (математики, [31] музыки, компьютерного программирования и т.п.). Продлим аналогию. Русский язык объединяет людей, чьим родным языком он является; границы его распространения не совпадают с территорией России, но обозначают границы русской культуры. Знание языка состоит в добровольном и полном подчинении его требованиям – в противном случае речевая коммуникация и сама языковая общность разрушается, а порча языка ведет к маргинализации его носителя. Но сам язык невидим и неслышим до той поры, пока он не явит себя в речи (языковой практике, речевой деятельности). Увы, так бывает с языками: если носители его умерли, и следов их речевой деятельности не осталось (не было письменности или утрачен способ чтения), то такой язык обречен навсегда стать невидимым и неслышимым. Так же и боги народов, некогда покинувших историю, безвозвратно мертвы.
Культуропорядок управляет всеми сторонами жизни общества: системой брака и экономическими отношениями, пищевыми предпочтениями и формами развлечений, устройством жилищ и парков, содержанием молитв, ведением военных действий и так далее. С другой стороны, вся масса вещей, создаваемых в обществах – от первобытного лука и архаической керамики до ветряных мельниц, от велосипедов до космических ракет – сформирована господствующими представлениями о том, какими эти вещи должны быть и как должны употребляться. Следовательно, не только высказывания, но и вещи способны изобличать культуропорядок, в лоне которого они возникли. Потому, что в нём они обретают свойства (особые качества), возможные только в рамках породившего их культуропорядка.
Кукла Барби – вещь, серийно воспроизводимая американской фирмой Mattel с 1959 года. Фигурка молодой половозрелой женщины длиной 45 см с пропорциями, которые крайне редко встречаются в жизни – осиная талия, длинные ноги и пышная грудь, уже полвека является предметом массовой популярности в США и мире. Нет сомнения в том, что Барби – продукт американской культуры. Но вопрос о том, что именно и почему так привлекает в этой кукле, остается открытым, порождая поток литературы об особенных свойствах Барби, делающих её неотразимо привлекательной в глазах девочек и их мам.
О Барби пишут, что она за это время много раз меняла профессии и увлечения, всегда быстро приспосабливаясь ко времени и изменившимся веяниям моды (одно время даже продавала кока-колу). Она была домохозяйкой, когда на пике актуальности были домохозяйки, позже модными были тусовочные манекенщицы, еще позже пришло время деловых женщин. Все эти и другие социальные роли надевались на куклу вместе с одеждой и соответствующими профессиональными аксессуарами. За полвека Барби стала героиней бесконечного сериала: вот она в подвенечном платье, а вот – в купальнике, вот Барби с подружкой Келли, а вот с бойфрендом Кеном.
Как можно видеть, ценимые свойства Барби заключаются не только в пропорциях ее телесной формы, но и в её способности изменяться, включаться в различные институциональные связи, быть разной – по требованию времени, чтобы не сказать, моды. Причем, эти психосоциальные свойства Барби не представлены ни в одном из её экземпляров. Они обнаруживаются со временем, в практике её непрерывного присутствия в mass-media и домашней жизни миллионов людей. "Звезда Barbie, - пишет исследовательница, - взошла с послевоенной американской гегемонией, которая увлекла всех в мире ресторанами быстрого питания, бытовой техникой, Coca-Cola, и, если Вы были женщиной, еще и светлыми волосами, большой грудью, невозможно длинными ногами и к тому же эти волосы, грудь и ноги должны были быть в темных очках и спортивном автомобиле. Барби никогда не становилась беременной, полной, или старой. Во всех магазинах она всегда красовалась сама собой как молчаливый, но откровенно вызывающий стандарт не только красоты, но и образа жизни" .
Исключительный успех этой куклы определяется теми ее свойствами, которые образуются в рамках американской культуры или там, где американская цивилизация оценивается как образцовая. И, наоборот, за [32] пределами америкоцентристского культурного мира эта "богатая блондинка Барби из богатой страны блондинок" выглядит пришелицей или, в лучшем случае, гостьей, и маниакальное увлечение ею невозможно. Барби – пример того, как социальные свойства вещи, приобретаются ею в процессе её социального функционирования. Причем, свойства эти, в большинстве случаев, обнаруживаются интуитивно в рамках практического взаимодействия, и лишь во вторую очередь могут быть аналитически осмыслены, названы, объяснены. Первичным фактом в этом случае явилось долгосрочное массовое увлечение куклой, а уже за ним может следовать или не следовать анализ социально привлекательных свойств, которыми наделили Барби её производители и потребительницы.
Условимся считать, что свойства, которые вещи приобретают по причине (и на время) их включенности в человеческую деятельность, называются смыслами. Смыслы – это человеческие свойства вещей: любое качество вещи освещается смыслом, если оно повернуто к человеку. Твердость камня, тепло огня, текучесть воды безотносительно к человеку бессмысленны. Но огонь в очаге, в камине, в пожаре приобретает (разные) смыслы. Прочность камня, как известно из английской сказки о трех поросятах, тоже имеет большой смысл, если камни правильно употреблены в дело. Смысл – социально обусловленное временное свойство вещи, которое она (вещь) не может переносить с собой из одной ситуации в другую. Барби имеет один смысл в руках играющей с нею 10-летней девочки и другой смысл - в глазах её мамы, наблюдающей за этой игрой. Тут две ситуации и два смысла. Но в обоих случаях смыслы воспринимаются ими практически, или, лучше сказать, переживаются как непосредственная данность.
Психологически переживание эмоции отражает факт прямого усмотрения смысла вещи или ситуации. Культурологически важно, что эти усмотрения являются проявлениями личностно обоснованных способностей, то есть таких способностей, которые образовались в процессе индивидуального развития под влиянием формирующего личность культуропорядка. Это легко видеть на детях, часто демонстрирующих несозревшую еще способность к адекватному (культуросообразному) усмотрению смысла. Ребенок иногда демонстрирует бесстрашие (допустим, на дороге), потому что не усматривает угроз, которые вполне очевидны взрослому.
Эмоции взрослых во многих случаях тоже легко обнаруживают свою культурную обоснованность. Например, эмоции, связанные с переживанием морального смысла – попранной или торжествующей справедливости, исполненного или неисполненного долга, достигнутого или не достигнутого успеха и так далее – непосредственно связаны с принятыми в данном обществе представлениями о справедливости, долге, успехе. Переживание красоты (или безобразного) реализуется тоже как прямое усмотрение смысла вещей, взятых в аспекте их формальных свойств. Известно, однако, что свойства вещей (действий и ситуаций) быть красивыми или безобразными, относительны. Они зависят от господствующего в данном обществе культуропорядка, или, иначе говоря, от системы общественных взаимосвязей, в которых эти вещи открываются человеку. Античная красота претила Средневековью, классическая красота скучна Современности. Убийство отвратительно, если только оно не воспринимается как победа справедливости. В последнем случае оно может принести чувство глубокого удовлетворения, которое испытывали, например, люди, собиравшиеся смотреть казнь преступника на площади средневекового города.
Таким образом, мы видим, что 1) смысл коренится не в вещи, а в ситуации её функционирования; 2) сама возможность ситуации, как и её структура, зависит от господствующего культуропорядка, и 3) усмотрение смысла обнаруживает себя фактом переживания эмоции, способной мотивировать действия.
"Ночное светило", привычный спутник романтического свидания, окутано таинственным смыслом желанной человеческой близости. Но Луна как источник света может вызывать раздражение, если при таком освещении приходится что-то писать. Следовательно, о смысле Луны для человека (вообще – для человечества) лучше не спрашивать. У Луны может быть столько смыслов, сколько может быть ситуаций, включающих эту планету в качестве цели или средств деятельности. Например, в космическую лунную экспедицию – реальную или воображаемую. [33]
Смыслы и их переживания (эмоции) рождаются в процессе индивидуальной или коллективной практики и иногда бывают труднообъяснимыми. Истолкование практики – задача рефлексии, призванной дать имя смыслу и описать его, то есть заместить смысл вещи (системы вещей) её значением. Проблема, однако, заключается в том, что смысл – это временное и изменчивое, ситуативное свойство вещей. Единичное бытие смысла, ускользающего во времени еще до того, как он осознан, можно сравнить с проблеском метеорита в ночном небе: несомненный факт, который трудно подтвердить и непонятно как изучать. К счастью, нет никакой нужды номинировать, описывать и рационализировать все возникающие и практически переживаемые смыслы. Означиванию подлежат преимущественно те из них, которые в данной культуре считаются важнейшими, определяющими, конституирующими групповое единство, закрепляющими принятый в данном обществе культуропорядок. Например, смысл/чувство, обозначаемое как «верность» – «верность традиции» в Древнем Риме, «вассальная верность» в Средневековье, «верность человеческой природе» в Новое время – это разные "верности".
Означивание уже возникших смыслов, рефлексия практики сопровождает человечество на протяжении всей его истории. Литература о Barbie – ближайший пример рефлексии смыслов, присвоенных данной кукле американской культурой. Легендарное "Познай себя" – надпись, которую, как говорят, Сократ увидел начертанной на храме Аполлона в Дельфах – можно истолковать как максиму, утверждающую непрерывное осознание и означивание смыслов, возникающих на всех уровнях жизненной практики человека. Работа над смыслами исторически составляет основной предмет философской, религиозной, художественной, научной мысли. Это – то, что мы называем теперь гуманитарным знанием. Исторически, рефлективные инструменты, то есть способы фиксации и осознания смыслов, постепенно умножались. В наше время в их числе привычно видеть также журналистику и рекламную деятельность. В ХХ веке в ряду рефлективных средств появилась культурология – наука о культуре как пространстве коллективных представлений, которые регулируют порядок порождения и функционирования человеческих свойств вещей (смыслов). Так что, культурология – это наука о смыслах.
Человеческая деятельность порождает смыслы и мотивируется ими, и можно сказать, поэтому, что смыслообразование – один из важнейших инструментов групповой самоорганизации. Иначе: культуропорядок, как основа общественной самоорганизации, складывается и реализуется путем образования смыслов. Но происходит это ненамеренно, а действие смыслов – непроизвольно. И в этом состоит основная особенность их функционирования. Когда Р. Барт говорит: "я беру букет роз и решаю, что он будет ОЗНАЧАТЬ мои любовные чувства", он очень упрощает реальную картину. "Розы это розы", - заметил по этому поводу Лесли А.Уайт, - и ничего более, если они не приобрели символический смысл. А смысл – не свойство самой вещи (тут – букета роз), но свойство, присвоенное букету роз в процессе человеческой деятельности – в определенных ситуациях и для определенных ситуаций. Если бы адресант и адресат букета не знали заранее о таком способе сообщить о своих чувствах в ситуациях ухаживания, то цель, ради которой были посланы или вручены эти цветы, не была бы достигнута. Ухаживание – ситуация, весьма регламентированная во многих культурах. Преподнесение цветов, однако, не так типично для ухаживания, как это может показаться европейцу послеромантического времени: сельские парни и девушки не знали такого способа самовыражения, не входило преподнесение цветов в состав среденевековой брачной ритуальности и т.д.
Смысл, приданный ситуацией ухаживания дарению цветов, делает букет роз знаком влюбленности (Барт говорит, что это – розы, "отягощенные чувством"). Но только в рамках данного обычая. И наоборот, этот смысл букета цветов удерживается в культуре благодаря обычаю, т.е. благодаря повторяемости типовых ситуаций ухаживания. И эта повторяемость – в интересах сохранения культуропорядка – обеспечивается культурой: молодые люди узнают об [34] ухаживании до того, как включаются в эту практику, получая готовыми и способы деятельности, и ситуации, и смыслы. И то, и другое, и третье существует в культуре во вневременных формах: в виде алгоритмов ухаживания, контекстов требуемых (предписанных) ситуаций, значений их элементов.
Значение, таким образом, есть формализованный смысл, если он отрефлектирован, назван, описан и может быть транслирован в целях научения. В той же статье у Барта есть ещё такой пример: "Возьмем какой-нибудь темный камешек;/…/ стоит мне наделить камешек определенным означаемым (например, он будет означать смертный приговор при тайном голосовании), как он станет знаком". Кажется, ясно. Однако, произвольно "наделить" камешек смыслом не так-то просто. Смысл – не постоянное, а ситуативное свойство. Если бы мы захотели наделить камешек, скажем, гладкостью, мы стали бы воздействовать на его поверхность. Но, чтобы наделить камушек значением приговора, следует воздействовать на людей, составляющих в данном примере ситуацию (допустим, тайного) голосования членов суда.
Камушек может служит знаком приговора, если люди, по традиции или по соглашению, уже признают связь его темного цвета и соответствующего решения в ситуации суда. Если ситуация многократно повторялась и типична для её участников, то указанный смысл тёмного камушка будет ими опознан, как будто бы он свойственен этому камушку по природе. Но, если некто желает впервые установить договор относительно того, что должен означать для членов суда темный камушек, то ему придется договариваться не о смысле, а о значении камушка. Ведь за пределами этой ситуации цвет камушка никакого такого смысла не несет.
Сравним разный смысл слова "камушек", возникающий в разных речевых ситуациях: "бросить камушек в чей-то огород" и "оступиться о камушек". Носитель языка легко опознает разные смыслы одного слова, поскольку сталкивается здесь со знакомыми речевыми ситуациями (контекстами). Иностранцу, изучающему русский язык, придется объяснить разные значения одного слова.
Смыслы слов открываются с практической ситуации, их значения даны в словаре.
И еще один пример из той же работы Р. Барта.
Он пишет: "Предположим, я сижу в парикмахерской, мне протягивают номер журнала "Пари-Матч". На обложке изображен молодой африканец во французской военной форме; беря под козырек, он глядит вверх, вероятно, на развевающийся французский флаг. Таков СМЫСЛ изображения". Не стоило бы торопиться. Фотография на обложке – это вещь, которая может иметь много разных смыслов. Например, для матери изображенного на фотографии военнослужащего, для его возлюбленной, для его сослуживцев смысл этой фотографии откроется по-разному, ибо данная фотография в этих случаях оказывается в разных ситуациях, нагружающих её разными смыслами. Но Барт прав, потому что фото на обложке обращено к зрителям, которые лично с изображенным на фото человеком не знакомы (а может, для фото снялся вообще актер?). Следовательно, более вероятной, будет та ситуация, в которую помещает эту фотографию массовый журнал.
Р. Барт рефлектирует далее смысл фотографии в рамках этой ситуации так: "Но каким бы наивным я ни был, я прекрасно понимаю, что хочет сказать мне это изображение: оно означает, что Франция – это великая Империя, что все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами и что нет лучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем рвение, с которым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателям".
Наверняка для большинства читателей того давнего номера "Пари-Матч" смысл фотографии был таким, как его объясняет Барт. Но представим себе современного француза, живущего в иной политической ситуации и в иных представлениях о колониализме. Вполне возможно, что описанный Бартом смысл фотографии будет для него не очевиден. Возможно, что современный зритель останется к ней равнодушным, найдя фотографию бессмысленной. Но в этом случае объяснение Барта сможет восполнить утрату (эмоционально воспринимаемого) смысла, последовавшую за утратой исходной ситуации. Его объяснение вполне рационально сообщит, скажем, политическому историку, о значении этой фотографии для читателей французского журнала в 1950-х годах.[36]
Значение и смысл – пара категорий, которые схватывают наличие ситуативно зависимых свойств вещей. Это – такие свойства, которые отражают связи между вещами, учреждаемые в рамках человеческого действия. Например, связь между химической формулой в учебнике и процессом выплавки стали в мартеновской печи является ситуативной, так как она может возникнуть в голове лаборанта, следящего за работой сталеплавильной печи (но навряд ли возникнет в игре джазового пианиста). Коль скоро такая связь возникла, формула, описывающая химический процесс в печи Мартена, приобретает смысл "тени" или "отражения" реально протекающего процесса. Или, говоря иначе, она становится "знаком" этого процесса.
Знаком может быть любая вещь, обладающая смыслом – но только в рамках этого смысла. Соединение серпа и молота на гербе СССР было знаком идеологического представления о союзе в этой стране рабочего класса с крестьянством. Вещь (герб) была снабжена этим смыслом в рамках повторяющихся речевых ситуаций (советской пропаганды). Под влиянием и в рамках этой пропаганды смысл герба без труда читался даже школьниками, поскольку значение этого изображения было словесно определено и преподавалось едва ли не с детского сада. Тогда этот смысл переживался как присущий гербу по его природе. Как оказалось, ошибочно. После прекращения соответствующей деятельности (советской пропаганды) ситуативная связь изображения (герба) и советского идеологического представления распалась, картинка перестала визуально представлять старую идеологему (быть ее знаком). Следовательно, о знаке нужно уточнять следующее: знаком другой вещи может быть любая вещь, если их связь поддержана продолжающейся человеческой практикой.
Изучение культуропорядка культурологом, культур-антропологом, социологом и т.д. предполагает чуткость исследователя к смыслам, которые ориентируют людей в их жизненной практике. И руководством в этом должны служить значения – так, как они формулируются в изучаемом обществе для его собственных нужд.
Включая, разумеется, и общество, современное исследователю.
Заключение
Десять категорий культурологии, рассмотренных в данной работе – 1) культура и 2) цивилизация, 3) образ и 4) картина мира, 5) деятельность во времени и 6) её вневременная схематизированная проекция (алгоритм), 7) ситуация и 8) контекст, 9) значение и 10) смысл, – связаны между собой не только попарно, как это было показано выше, но и перекрестно. Например, категории значение/смысл применимы к интерпретации картин/образов мира, но можно говорить о значении и/или смысле деятельности или ситуации. С другой стороны, культура/цивилизация могут быть интерпретированы в категориях ситуации/контекста, а детальность, в свою очередь, может рассматриваться как фактор, опосредующий связь культуры и её цивилизации. Тем не менее, именно парная соотнесенность приведенных категорий составляет основную идею данной работы.
При том, что каждая из рассмотренных категорий часто применяется обособленно от других, например, «цивилизация» («Ж. ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада»), или «ситуация» ("К. Ясперс. Духовная ситуация времени"), или «деятельность» («Р. Барт. Структурализм как деятельность») и т.д., эта обособленность относительна – в том смысле, что в упомянутых и многих других случаях парная категория предполагается присутствующей по умолчанию. Это похоже на то, как категория места предполагается как сама собой разумеющаяся, когда речь идет о времени: мы спрашиваем, «который час?», не уточняя при этом «здесь и сейчас». Действительно, Ле Гофф в своей книге описал не только о цивилизацию, но и культуру средневекового Запада, Ясперс реконструировал современный ему культурный контекст, а Барт писал о структурализме как способе (алгоритме) мыслительной деятельности: «Структуралистская деятельность включает в себя две специфических операции – членение и монтаж», – писал Барт.
Похоже, что системность культурологических категорий на сегодняшний день скорее не выявлена, чем отсутствует. Данная работа, как представляется её автору, может послужить шагом к устранению этого противоречия.
Комментариев нет:
Отправить комментарий