Миф и соответствующий ему ритуал неразрывны. Когда, со временем, теряется ритуал, его миф становится легендой или сказкой. Когда, со сменой эпох, теряется миф, его ритуал становится обычаем.
Способы счета имеют свою долгую историю. Например, выражение длины через время (скажем, «расстояние в три дня пути») было в употреблении как в древних Афинах, так и в средневековой Европе. Но особенно важной процедурой счет стал в физике Нового времени, благодаря которой измерения снабжены теперь точнейшим инструментарием — вместе с общей уверенностью в том, что знание, отчетливо артикулированное на языке математики, является наиболее надёжным и практически применимым (подтверждено опытом расчётов астрономических событий, физических взаимодействий, конструированием машин, сложных сооружений и т.п.). Тогда как знание, не получившее математического выражения, выглядит на этом фоне предположительным или произвольным и подлежит, по мере возможности, калькуляции. Появление количественных методов в гуманитарных науках как, например, в филологии, психологии, истории, педагогике и т.д., не говоря уже о современном маркетинге, является воплощением этого направления умов в сторону научности, обеспеченной счетом.
Встреча высокоточных измерений с обыденной размерностью (заданной свойствами органов чувств человека) в наше время всячески приветствуется. «Калькуляционная» парадигма подсказывает, что чем точнее измерение, тем лучше. Вот, например, бегут олимпийские лыжники эстафетой 4 х 10, а итог таков, что победившая команда преодолела свои 40 км быстрее другой на 0,4 секунды. Это — различие, без приборов не уловимое и, по человеческим меркам, незначительное. Но таковы современные представления, требующие непременно определять победную разницу, хоть и с помощью высокоточных приборов.
А вот пример из повседневности. Сегодня практически у всех есть устройство, которое может сообщить владельцу сумму всех пройденных им за день шагов — по квартире, по пути на работу, в магазин и в магазине и т.д. Веками такое знание было невозможно. И вот прибор есть. А насколько важны его показания — это уже зависит от соответствующих представлений (т. е., от культуры).
В современном мире «оцифрованное» знание дает чувство уверенности, чувство рационального овладения миром. По итоговым цифрам (олимпийский девиз: «Быстрее! Выше! Сильнее!») болельщики точно знают, кто олимпийский чемпион. Шагомер позволяет рассуждать максимально конкретно, что, скажем, «в интересах здоровья следует добавить еще 1 000 шагов в день». Огромное количество ежедневно публикуемых таблиц, рейтингов, информ-визуализаций обслуживают эту потребность в чувстве надежного знания, которое бывает, что возникает у человека, мыслящего о мире посредством чисел.
Но не всё, имеющее меру, может быть измерено инструментально. На это указывает хотя бы подзабытое сейчас слово «чрезмерный». Чрезмерная строгость, чрезмерная любезность, чрезмерное внимание — примеры выражений, отчетливо предполагающих существование общественно принятых представлений о мере, хотя и не данной нам в абстрактно-цифровой форме. В зрелых нормализованных обществах общепринятая мера (культурная «норма») способствует гармонизации культуры и жизни, поддерживает сомасштабность деятельных проявлений человеческих воль. И, наоборот, утрата в обществе безотчетно присутствующих мотивирующих норм, сомнения в них или даже циничное попрание свидетельствует о фазе деформации, кризисе культуры.
Культурная «норма», удерживающая меру воплощения намерений, веками транслировалась традицией вместе с самой деятельностью. А там, где унаследование происходило иначе, воспитание интуитивного «чувства меры» входило в число основных целей социализации (этикет). Как часто бывает, нормативные представления становятся предметом рефлексии на фоне ослабления их регулирующих функций.
В период кризиса культурных норм их функцию частично берут на себя рационально действующие механизмы. Когда суд рассматривает дела о попрании культурной нормы, ему приходится транспонировать проблему в плоскость задачи о численном эквиваленте — материальной компенсации за нанесенную обиду или ущерб репутации.
Еще пример. Представление о высокой значимости семиотически акцентированных фигур, таких, например, что относились к категории «великий писатель», «великий фильм» и т.п. в наше время пересматривают, и для построения иерархии значимости текстов вместо меры их влияния на умы читателей применяют ранжирование по «числу продаж».
В эпохи кризиса заметно снижается норма доверия к миру. Речь идет об интуитивном представлении относительно возросших шансов оказаться обманутым. Это тоже сдвиг культурной нормы по сравнению с той, которая преобладает в упорядоченном культурном пространстве.
В кризисную эпоху шаткость культурных норм касается частной жизни тоже. Мера вежливости представляется расплывчатой — иногда недостаточной, иногда излишней. Например, невнятная мера откровенности или теряющее определенность психологическое «чувство дистанции». Многие в наше время испытывают затруднения в определении действительной меры близости в отношениях с другим человеком (кто он типологически: просто знакомый? добрый приятель? близкий друг?) и на всякий случай предпочитают увеличить психологическую дистанцию — не «беспокоить» приятеля телефонным звонком, без предварительной договоренности в мессенджере (как если бы он был просто знакомый). Любопытно, что американским антропологом Эдвардом Холлом была сделана попытка выразить в метрах межличностную «психологическую дистанцию» — от интимной до официальной — вполне в русле упомянутой «калькулятивной» научной парадигмы.
Разрыхление культурных норм и подмена их формальными критериями, растущее чувство, что вообще-то «всё может быть», если не сформулировать жестко на месте нормы «социально полезное» требование, эти сюжеты дают вполне объективное представление о кризисе культурной системы и о «норме» как категории, пригодной для описания этого кризиса.
Этот текст — отрывок из готовящейся большой работы Марка Найдорфа.
Оформление — картина “Пейзаж (остров Стелла)” Флавио де Марко (2012; источник).