РЕЦЕНЗИИ

«ЧЕЛОВЕК В СВОЕМ УМЕ НЕ ЗАДАЕТ ТАКИХ ВОПРОСОВ»
http://club.sunround.com/22/149_naidorf.htm

Журнал «22» издательства «Москва-Иерусалим» в Одессе появляется редко. А жаль. Наверное, это один из лучших журналов на русском по качеству языка и материалов. Точнее сказать, по частоте появления в нем текстов (стихотворных, прозаических и публицистических), о которых можно сказать, что они написаны умно, глубоко и со знанием дела. И очень часто талантливо.

Недавно достался мне (подарили) номер 145, а в нем – повесть Анны Соловей «Йорик». Прочел и, как говорится, «не могу молчать». Об авторе сказано: тележурналист, живет в Иерусалиме. Из Интернета выяснилось, что происходит из Ленинграда. И еще, как оказалось, эта вещь доступна в Сети [http://komnata.frogpro.ru/Members/Solovey/Iorik9.doc], хотя «с листа» и с экрана она читается совсем по-разному. По-моему, с экрана она не может произвести глубокого впечатления, потому что предполагает интимную близость, а экран – как витринное стекло – демонстрирует, но не роднит.

Жанровое определение «повесть» к «Йорику» не подходит. В журнале сказано – «проза». Так правильнее. По идее в повести должны быть персонажи, и в «Йорике» их вроде бы много, но в литературном смысле их нет, они личностно не прописаны и при чтении спутываются. Это скорее – художественно написанное эссе, у которого один персонаж – автор. А каждое из имен – это название одной из предельных ситуаций, в которой бег повседневности уже не спасает от главных вопросов. Основная ситуация – юноша, тяжко страдающий онкологическим заболеванием в иерусалимской больнице. Значит, все, кто рядом, больные и здоровые, вынуждены определяться: пациенты, родители, друзья, врачи, медсестры и даже раввин, проповедующий в больнице на Песах.
В жизни все сплетены теснейшим образом. И эта неустранимая стесненность человеческая – в больничной палате, в семье, на работе, в подорванном террористом автобусе – один из абсолютов современного бытия. В этой стесненности мы равны. Еще один абсолют, объединяющий всех – смерть. Вот, собственно, и все в современном мире, где Б-г, Природа и нравственность признаны факультативными регуляторами, т.е. предметами веры по личному выбору. Исходные данные налицо. «Тут у нас ничего не скрывают. Справляйся сам, как можешь», – читаем в самом начале текста. Отсюда – поток вопросов, которыми персонажи обогащают друг друга, точнее, читателя. Эссе Анны Соловей – о мучительных поисках такой картины мира, которая могла бы примирить, вдохновить и утешить, имея в основании лишь два этих абсолюта: смерть и стесненность человеческого бытия. Ничего себе задачка, не правда ли? «Человек в своем уме не задает таких вопросов», – читаем в «Йорике».

Важнейшая вещь – в этих условиях сохранить, отстоять собственное достоинство. Обсуждается все, на что можно опереться. Можно, вроде бы, на воспоминания и фантазии. Но: «все мечтают облапить привидение руками. Идиотство. А как правда что-то нащупают, так начинают орать от страха, как сумасшедшие... » (Главка «Шиповник»). Жуткий старик Гриша, умирающий сосед по палате, находит себе опору в беспредельном эгоизме: «А старик вот что сделал. Сидел, смотрел, смотрел на меня и говорит, - Ну и говно же ты, - а сам улыбается» (название главки «Гордость»). Женщины в «Йорике» ищут опору в любви. Ну, да, если в условии – стеснение, то в ответе должна быть любовь. «Мы обнялись очень сильно, так тяжело быть отдельно друг от друга, и волосы у нее пахли шиповником» (главка «Ангелы»). Мужчины – в семье: «он хочет семью и ему не стыдно этого сказать: покоя. Жизнь и так всех мучает, зачем еще добавлять? Он хочет простоты в отношениях, жалости и взаимной поддержки» («Счастье»). Ни один из ответов в «Йорике» не окончательный. Думай, читатель.

Особенно хорош язык. Литературен, - хотя имитирует обыденную речь, - до такой степени, что цитаты из Арсения Тарковского не «выпирают».
Такой вот, неожиданный подарок незнакомого со-мыслящего и со-чувствующего человека, Анны Соловей.
Спасибо!

****************************************************************
ОДЕССИТ, ИЗРАИЛЬТЯНИН, ПИСАТЕЛЬ
http://club.sunround.com/22/150_naidorf.htm


Яков Шехтер называет себя литератором. Наверное, потому, что он еще помнит об особой роли писателя в русской культуре - быть учителем и проповедником, быть защитником бесправных и безгласных. В России, стране, где ограничение самовластия и общественный интерес никогда не были обеспечены парламентом и законом, общественная справедливость давно уже стала делом совести отдельных людей. В русской культуре их называли интеллигентами. Писатели в России считались интеллигентами по долгу и призванию. Пишущий по-русски, израильтянин Яков Шехтер не хочет быть "русским писателем" в этом старом смысле. Он по-другому писатель - увлекательный рассказчик, фантазер и даже религиозный философ. Еврейский философ, нужно уточнить.

Я только что прочел его роман "Астроном" и затрудняюсь сказать определенно, о чем он. Не о событиях русско-японской войны, которые описаны не менее, чем на четверти страниц книги. Не о жизни старинного уральского города Кургана (еще полромана). Конечно же, не об астрономии и строительстве телескопа. Обо всем этом написано в книге со знанием технологических подробностей и с живейшим интересом к этим предметным обстоятельствам жизни немногочисленных, правда, персонажей. Но в том-то и дело, что жизнь шехтеровских персонажей - и в России, и на Земле Израиля - приобретает полносмысленность тогда, когда они находят в себе стремление и душевные силы вырваться из вязкой рутины повседневности.

Матрос русского флота, честно исполняя свой долг, никогда не забывает молиться своему еврейскому Б-гу. Советский школьник, внук того матроса, лазит по ночам на башню к чудику-поляку, чтобы с ним вместе строить телескоп и вдумываться (не только всматриваться) в звездное небо. Солдат-резервист прерывает рутину постовой службы у гробницы праотцев в Хевроне субботой в доме поселенца, который открывает ему тайные смыслы этого священного места. Один из мотивов романа, на мой слух, это предупреждение об опасности растворения в повседневности, каким бы соблазнительным оно ни показалось.

Подросший ученик астронома-отшельника не упустил представившегося ему шанса покинуть свое избранничество, направиться к успеху и признанию, стать как все. Это так по-человечески! "Трепещущая ниточка единомыслия никогда еще не связывала его сразу со столькими людьми, и это новое для него чувство наполнило грудь радостью. Небо сразу подпрыгнуло вверх, ветерок перестал обжигать, и виды на предстоящий день показались такими сладкими, что у него замерло под ложечкой", - Шехтер пишет "показалось", потому что в момент наивысшего счастья его персонаж погибает.

В дневнике моряка-деда, заботливо переведенного мамой с идиша на русский, Миша прочел солдатскую запись: "Рядом тяжело дышат, храпят соседи по землянке, возможно, те самые люди, рядом с которыми мне придется умереть и быть похороненным вместе. Провести вечность рядом с ними - это ли не страшнейшее из наказаний! Ведь из могилы не убежишь и соседей не переменишь. Придется лежать бок о бок, дожидаясь конца времен". И в другом месте о том же: "…Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что человеческое общество, в том виде, в каком оно существует сегодня, плохо устроено для совместного проживания".

Собственно, искусство жизни романных персонажей состоит в том, чтобы повседневностью не загораживать себя от чуда своего присутствия, которым Всевышний оберегает их от одиночества.

Для Якова Шехтера чудо в том, что он писатель ("Б-гом данный"!). Он высказывается добротной реалистической русской прозой, впрочем, плохо приспособленной к мистике религиозных намеков, символов, легенд и преданий. Он сам чувствует, что сидит на двух стульях, рискуя упасть промеж них на пол. Но держится. Ловко держится. Тем и интересен.

"За тонкой кожурой рассказов пульсировала энергия Моше. Ажурная сетка сюжетов едва сдерживала его напор". Сказано об еврее-переселенце из Хеврона. Очень подходит к тому, что можно сказать об авторе романа.


------------------------------------------------------------------------
НА ГРАНИ КУЛЬТУР
http://frodian.livejournal.com/19636.html

Рояль – одно из немногих оставшихся в употреблении механических устройств XVIII века. Внутри у него стерженьки, рычажки, толкатели, пружинки, шарниры, молоточки. Точный технический расчет и никакой тайны. Кажется, что звучание его должно быть бездушным и немного загадочным, как в механических «часах с музыкой» – что-то вроде того музыкального «логотипа», который в начале каждого часа посылает в эфир радио «Гармония мира».

На самом деле рояль может звучать бесконечно разнообразно и одухотворенно. Музыканты-романтики, признавшие в XIX веке рояль совершеннейшим из музыкальных инструментов, научились выражать на нем разнообразные оттенки человеческих чувств. Но душа рояля всякий раз – это душа управляющего его механикой артиста. Двести лет одно за другим поколения артистов накапливают – из рук в руки непрерывно – и умножают тончайшею технику взаимодействия: человек сливается с механизмом, рождая музыку. Поистине, артист, сумевший унаследовать эту школу – бесценное и редкое достояние современности!

И в буквальном смысле – дорогое. С тех пор, как мы вступили на путь рыночно-демократического устройства жизни, поддерживать былую концертную жизнь стало для нас не по карману. Гастрольные пути крупных артистов пролегают теперь в дали от Одессы.
Но бывают подарки. В ноябре с.г. посольство Франции в Украине совместно с «Французским Альянсом» организовали в Одессе концерт великолепной пианистки Ванессы Вагнер. Сначала – наивно и смешно – слушателям сообщили все, что они должны думать о предстоящем выступлении: «Игра этой пианистки отличается необыкновенным очарованием, тревожной чуткостью, поэтому слушатель воспринимает ее музыку с большим эмоциональным напряжением». Реклама может и соврать, но эта оказалось правдой. Чуткость к каждому звуку, достоинство подлинности и доверительная простота – все вместе в игре пианистки очаровало. Как оказалось, надолго.

В центре программы – национальный французский гений – Клод Дебюсси. Искусство музыкальных событий, изысканно сотканных из фраз, звуковых кластеров, сочетаний тембров, пауз и других элементов музыкального вещества. Так трактует его, надо сказать, с редкостной убедительностью, артистка – как первоисточник музыки ХХ века.
Но вот что интересно и необыкновенно поучительно: сыгранные в таком же ключе Прелюдии Рахманинова не произвели никакого впечатления. Этот бесконечно русский композитор был младшим современником Дебюсси, он знал все новации своего времени, но его мышление оставалось классическим. Невидимая граница между культурами модерна и классики иногда оказывается непреодолимой: кто мыслит классически, т.е. психологически и даже может быть сюжетно, не может полюбить эстетику утонченных модернистских абстракций. И наоборот. Ванесса Вагнер, как показалось, «пошла напролом», заменив «русский дух» Рахманинова французским. Не получилось.
Зато поразительно содержательной была ее трактовка сонаты Шуберта. Сосредоточенная печаль, мужественно уравновешенная, даже просветленная безнадежность. Нужна музыка, чтобы выразить эти сложные душевные состояния.

Когда играет Ванесса Вагнер, кажется, что в этот момент нет ничего важнее, чем слушать ее. Это и есть – большой артистический талант.