Марк Найдорф. Парные категории культурологии. Статья первая.

 Найдорф М. И.  ПАРНЫЕ КАТЕГОРИИ КУЛЬТУРОЛОГИИ. Статья первая.

Опубликовано: Вопросы культурологии. – М., 2011, № 1. – С. 4-11.

Для удобства цитирования номера в квадратных скобках указывают концы страниц печатного текста.

Система культурологических категорий – это, в сущности, система основополагающих вопросов, с которыми исследователь культуры подходит к изучению своего предмета. В данной работе рассмотрены категории, состоящие в отношениях дополнительности: культура и цивилизация, образ мира и картина мира, ситуация и контекст, действие и алгоритм, смысл и значение. Эти пары понятий ориентируют исследователя одновременно на процессуальную и схематическую стороны существования культуры как на взаимосвязанные противоположности.

Ключевые слова: теория и история культуры;методы изучения культуры;понятия культура и цивилизация;понятия картина мира и образ мира

Paired Notions in Cultural Studies by Mark I. Naydorf (Odessa, Ukraine).
The system of culturological categories is, in effect, a system of fundamental questions with which a culture researcher approaches his subject of study. This essay deals with mutually complementing categories, such as: culture and civilization, image of the world and the world picture, situation and context, action and algorithm, sense and meaning. These pairs of concepts orientate a researcher at once to a processual and a schematic aspects of the culture's existence as interrelated opposites.

Формы теоретического знания − законы, правила, принципы − суть высказывания, посредством которых удерживаются наши представления об упорядоченности мира (о миропорядке) в целом и об организованности различных его фрагментов. В самом общем виде можно сказать, что предметом теоретического познания является порядок.1 В зависимости от свойств порядка, который описывает та или иная теория, способ теоретизирования может быть различным. В естественных науках обычно используют математическое моделирование природной упорядоченности. Сравнительно недавно, благодаря компьютерным технологиям, появилась возможность имитировать упорядоченность сложных технических устройств и природных процессов с помощью виртуальных моделей.

Система категорий, понятий и образов, которую создаёт теория культуры (теоретическая культурология), позволяет строить культурологические модели – искусственно созданные «идеальные типы» жизнеустройства. Некоторые названия, присвоенные [4] этим моделям, хорошо известны: например, «античная культура», или «древнекитайская цивилизация», «субкультура хиппи» и т.п. Как и во всех подобных случаях, эти модели воспроизводят свойства оригинала лишь частично или, можно сказать, выборочно. Культурологические модели призваны воспроизводить структуру исторически реального общественного культуропорядка, выявляя специфику соответствующей культуры в ряду других.

Моделирование культуропорядка (двойное описание)

Общество − динамическая система не только в том смысле, что оно со временем меняется, но и в том смысле, что его стабильность основывается на непрерывном воспроизведении сложившихся связей, взаимодействий, отношений его соучастников. Следовательно, сама стабильность общества динамична, причем суть этой динамики − воспроизводство свойственного данному обществу порядка. Культуропорядок проявляет себя в двух модальностях: либо как организующее волю коллективное представление о том, что и как должно происходить в жизни этого общества, либо как то, что уже осуществлено предметно (институционально) и может быть расценено как воплощение этого культуропорядка.

Сошлемся на пример суда. Известно, что в правильном судебном производстве исследованию подлежат в совокупности как деяния, так и их мотивы. В жизни нередко бывает, что мотивы (например, личная неприязнь или стремление восстановить справедливость) остаются не воплощенными в действиях и, следовательно, неподсудными. С другой стороны, преступление может оказаться как предумышленным, так и непредумышленным, случайным. И суд должен принять во внимание эти различия. Суд, таким образом, стремится изучить как то, что имело место фактически («наблюдаемое поведение»), так и то, что существовало в представлениях (воображении, фантазиях), которые мотивировали случившийся факт. Согласование этих двух описаний преступления делает заключение суда наиболее убедительным.

Другой пример. Исследователь полоролевой культуры африканского народа бамбара описывает такой факт: «В сознании каждого ребенка бамбара мужского пола постепенно утверждается стремление «стать мужчиной» − ка ке чее йе. В бытовых обрядовых и ритуальных ситуациях произносятся слова: Карса кера чее йе! ‘Такой-то стал мужчиной!’». Это − антропологически зафиксированный факт. За ним следует комментарий, объясняющий культуропорядок, в рамках которого данный факт приобретает конкретный смысл. «В отличие от обыденного европейского понимания этого высказывания как подразумевающего физиологическую зрелость, пишет исследователь, − это − определенный фразеологизм, означающий совершение индивидом какого-то социально значимого поступка, подвига». И далее, совсем неожиданно: «чаще всего это говорится о старике на исходе жизни или о человеке более молодых лет, совершившем «мужественный поступок».2

Таким образом, хотя обнаружение поведенческого факта обычно ведет к пониманию принятого в данном обществе культуропорядка, для полноты такого понимания требуется двойное описание, в котором совмещается как само наблюдаемое поведение («что произошло»), так и описание мотивирующих его представлений – того, «что должно происходить», в рамках представлений данной культуры.

Культура и цивилизация

Требование различать между коллективной волей, оформленной представлениями, с одной стороны, и той же волей, но уже овеществленной в артефактах, отражено парой понятий «культура» и «цивилизация». Оба понятия обладают сегодня частично совпадающими значениями. Их синонимия позволяет иметь в виду одно и то же, говоря, например, «древнегреческая культура» и «древнегреческая цивилизация». Вместе с тем, на примере из той же Греции их различение можно показать так: известные нам древнегреческие представления о необходимости жертвоприношений [5] и коллективная воля к их осуществлению являлись элементами древнегреческой культуры, а воздвигнутый греками жертвенник, найденный современным археологом, является памятником древнегреческой цивилизации.

Иногда, имея в виду памятники цивилизации, говорят о «памятниках материальной культуры», но, в этих случаях, вероятно, правильнее говорить о памятниках «материализованной культуры». В приведенном выше примере из жизненной практики бамбара ритуальное восклицание − элемент их цивилизации, а система представлений, в рамках которой это восклицание приобретает указанный автором статьи смысл, является собственно культурой народа бамбара.3

Цивилизация является технологическим (или вещным) воплощением культуры. Или иначе: она представляет собой культуру, но взятую в её технологически состоявшемся овеществлении. Цивилизация в этом смысле − «иное» своей культуры, это такая её противоположность, без которой культура существовать не может, так как сохранение и трансляция представлений, воплощающих коллективную волю, возможны лишь при условии их технологического, реально-вещественного осуществления. Следовательно, исторически достоверное (научное) постижение культуропорядка, организующего жизнь того или иного общества, должно быть тоже двойным описанием − как со стороны наблюдаемого поведения, технологий и продуктов человеческой деятельности («цивилизация»), так и со стороны представлений, лежащих в основе мотиваций, значений и смыслов, свойственных данному обществу («культура»).

Некоторые общеизвестные примеры помогут увидеть неполноту одностороннего описания. Древнеегипетские пирамиды, великаны острова Пасхи и знаменитый английский Стоунхендж являются памятниками давно погибших цивилизаций, материализованной культуры создавших их народов. Эти памятники к настоящему времени предметно изучены со всей возможной полнотой и тщательностью. Тем не менее, о них еще и еще раз пишут как об удивительных и загадочных. Но, что еще может быть в них загадочного? Домыслы и фантазии об этих памятниках восполняют нехватку как раз второй стороны описания: остается неясным культуропорядок, коллективная воля и представления, в свете которых имели смысл поистине нечеловеческие усилия строителей этих сооружений. Как видим, описания памятников цивилизации неполны, если они не дополнены описанием их культурного обоснования.

Можно привести примеры противоположного свойства. Древнегреческая музыка4 хорошо известна с точки зрения тогдашних представлений о ее значении. Известно как и кого учили музыке, каким было и какой смысл имело музыкальное исполнение. Но образцы музыки до нас не дошли.5 Поэтому здесь домыслы и фантазии восполняют дефицит второй − предметной, фактической, цивилизационной − стороны музыкальной практики древних.

Для полного знания той или иной конкретной культуры, необходимы обе стороны её описания. Создатель Псалтыри библейский царь Давид в первой Книге Царств назван лучшим певцом своего времени. Не поэтом − псалмы сохранились, певцом! Но что этот факт говорит о тогдашних коллективных представлениях о красоте пения? Еще пример. Миф говорит, что Орфей обладал чудесным даром пения, но что это значит в тогдашнем понимании греками этого ремесла? Нельзя же предположить, что он владел вокальной техникой, похожей на оперное бельканто!

Отсутствие предметного памятника цивилизации всегда ощущается в историческом знании как острый недостаток, обильно восполняемый догадками. Равным [6] образом, в других случаях догадками исследователи и любители восполняют неосведомленность относительно представлений, мотивировавших в других культурах известные факты поведения, обращения с вещами, технологии. Это устремление ясно показывает, что только двойное описание культурного пространства − через описание артефакта («памятника цивилизации») и, одновременно, описание мотивировавших его воли и представлений («культурного контекста») − делает наше понимание того или иного случая, той или иной культуры удовлетворительно полным и убедительным.

Образ мира и картина мира

Исследование конкретной культуры – это исследование совокупности представлений, которые объединяют данный коллектив и мотивируют различные сферы его жизнедеятельности. Считается общепризнанным, что такие совокупности обладают свойствами системности или, по крайней мере, связности, которая находит своё выражение в том, что одни представления (и мотивируемые ими действия) предполагают наличие других, без которых они были бы бессмысленны. В классическом труде Жака Ле Гоффа «Символический ритуал вассалитета»6 подробно обсуждаются детали ритуала, о процедуре которого автор пишет, что «этот ритуал не христианский, даже по-настоящему не христианизированный»,7 имея в виду, что в нем нет собственно «религиозной подготовки, как пост и ночное бдение», которые входят, например, в ритуал посвящения в рыцари. Тем не менее, пишет Ле Гофф, «христианство присутствует в каждой фазе феодально-вассального ритуала». Он указывает на выбор особого места для церемонии (например, алтарная часть храма), на то, что присяга верности принималась на Библии или на мощах, на то, что предмет, символизировавший инвеституру, принадлежал кругу церковных символов (посох с кольцом, потир – сосуд для христианского богослужения, церковные колючи с монастырским крестом и т.п.).8

Из этого примера видно, что представления, мотивировавшие важнейший в обществе средневекового Запада институт вассально-сеньоральных отношений, могли иметь смысл лишь в связке с христианскими представлениями. В особенности, с представлениями об иерархически неравных отношениях «двух Градов» – Небесного и земного, – и, одновременно, об особых, «партнерских», «породненных», «вассальных» отношениях, установленных с новозаветных времен между христианским человечеством и Богом. А можно сказать и наоборот: вассально-сеньоральные отношения, когда они сложились, стали на средневековом Западе универсальной объяснительной моделью, пригодной как для истолкования структуры мира в целом, так и его фрагментов (например, для средневекового понимания института брака как одного из видов вассалитета). Взаимообусловленность различных представлений, свойственных средневековой культуре: об устройстве и истории мира, о труде и богатстве, праве и обычае и т.п., является одной из сквозных идей книги А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры».9

Взаимная связность представлений, принадлежащих одной культуре, иногда бывает очевидной, в других случаях она становится предметом исследовательского обнаружения. Связность коллективных представлений, которые мы называем «культурой Нового времени», увидеть нетрудно: она дает о себе знать в текстах и памятниках эпохи повсеместными ссылками на природу и природный закон, на разум и чувство, врожденное равенство прав и свобод, на освободительную роль просвещения. Но вот более современный пример.

Как известно, интерес к описанию и интерпретации повседневной жизни – характерная черта гуманитаристики ХХ века. [7] Известный американский культурантрополог Маргарет Мид (Mead, 1901—1978), обсуждая современную ей культуру американцев, сочла необходимым показать связь между традиционно значительным вниманием, с которым ее соотечественники относятся к оборудованию туалетов, и их представлениями о важности выделительных функций человека: «Эта связь опорожнения кишечника и мочевого пузыря, с одной стороны, и добродетельного поведения и здорового образа жизни – с другой, вполне соответствует особому устройству американских туалетов и ванных комнат», – пишет Мид. 10 В разных цивилизациях современного мира представление об относительной важности туалетов в структуре быта оказывается различным. Вот типичное объявление, приглашающее к так называемому, «зеленому туризму» в России: «Дом деревянный, газовое отопление, электричество, вода в доме, баня, туалет во дворе. Имеется огород, корова, теленок, куры». Из него видно, что не от бедности туалет оставлен «во дворе», а «по идее». Но её следует прояснить. И это – задача культуролога. Реализованное здесь представление о туалетной комнате как об определенно периферийном (маргинальном)11 пространстве, требует соответствующего культур-антропологического исследования, которое смогло бы увязать его с основной совокупностью представлений, образующих русскую культуру.

***

В исследовательской практике идея о внутренней связности культуры выражена понятием «картина мира». С его помощью культуролог обращается сразу ко всей совокупной реальности, в которой находит себя (или, можно сказать, «помещает» себя) изучаемое общество. «Картина мира» является предельно широкой категорией, удерживающей все виды пространств, выработанных практикой данного общества.12 Это могут быть географические представления, но также мифические, художественные, научные, фантастические, мистические и т.п., даже виртуальные (создаваемые современными компьютерными средствами) представления, если они актуально участвуют в образовании целостного представления того или иного общества о себе и мире, в котором оно живет. С другой стороны, особенности различных «картин мира» образуют самые главные, фундаментальные отличия разных культур. Самую очевидную связь картины мира и организации общественной жизни можно наблюдать на примерах древних цивилизаций. Возьмем Китай.

«Доминантной для культуры древнего Китая и всей в целом китайской цивилизации является пятичленная космологическая модель, согласно которой мировое пространство распределяется строго по четырем сторонам света (восток, юг, запад и север) и выделяется особый пространственный отрезок — Цетр-чжун, ассоциируемый с центром мира», – читаем в монографии по истории культуры Китая. Автор показывает, как эти представления мотивируют деятельность: «Отдельные элементы пятичленной пространственной схемы угадываются уже в неолитических культурах бассейна Хуанхэ, начиная с Баньпо. Это особенности конфигурации и композиции неолитических погребений (расположение кладбищ к северу от поселения, ориентация трупоположений — с первой половины III тысячелетия до н. э. -— головой строго на [8] юг), самих поселений (неправильной формы овал, вытянутый по оси север—юг) и отдельных жилищ (обращение дверей к центру поселения). Считается, что данная схема в целостном ее виде воспроизводится в росписях на неолитической керамике, где часто встречаются различные крестообразные и четырехчастные орнаменты. Один из иллюстративных примеров — изделия в форме тарелок, украшенные по внутренней части четырьмя симметрично расположенными по отношению друг к другу медальонами и окаймленные по ободу узором, состоящим из сегментов, строго ориентированных по четырем частям и четырем получастям света. Окончательное сложение пятичленной космологической модели произошло /…/ в иньскую эпоху». И далее: «Под Центром понимается сакрально-политический фокус мирового пространства, персонифицированный правителем и соотносимый с царской резиденцией и столицей. Известно, что в иньскую эпоху Центр маркировался посредством реальной или воображаемой культовой столицы Инь — Великого города Шан, где, по мнению некоторых ученых, находились главные святилища страны и хранилище царских регалий. Через данную пространственную категорию определялась также вся ойкумена, что и находит отражение в уже знакомом нам самоназвании Китая — Центральное/Срединное государство (Чжунго). О степени устойчивости этого самоназвания и стоящих за ним космологических и геополитических представлений красноречиво свидетельствует факт включения в оригинальное название КНР сочетания чжун го: Чжун хуа жэнъминъ гун хэ го, досл. «Центральное/Срединное процветающее народное коммунистическое государство».

Второе из упомянутых ранее самоназваний Китая — Поднебесная (Тянься) тоже проистекает из древних космологических представлений. Считалось, что небо имеет форму круга, а земля — квадрата. Та часть земного квадрата, на которую падает проекция небесного круга, и есть Центральное государство. Оставшиеся же вне этой проекции углы земного квадрата полагаются «варварскими» землями, на которые не распространяется покровительство Неба, а потому они лишены каких-либо признаков цивилизации».13

Из этого примера можно увидеть, как «картина мира» древних китайцев задавала (мотивировала) разные виды деятельности, лежавшие как в сфере быта, так и в сфере политики, относящиеся как к самоопределению среди других народов, так и к практике захоронений. Прибавим к этому проистекавшие из древнекитайской космологии требования к квадратной планировке городов с «запретным городом» в центре и их точной ориентированности по сторонам света. Всё вместе позволяет увидеть, что термин «картина мира» не следует понимать в значении одного лишь созерцания. В этом понятии фиксируется, такое предстояние человеку мира, с которым ему следует считаться и которому следует подражать.

Месопотамия. По представлениями жителей Нововавилонского царства (I тыс. до н.э.) у каждого из городов был свой верховный бог, а царем богов был бог Вавилона Бэл-Мардук. «Бэл-Мардук возглавлял семерку верховных богов вавилонского пантеона, каждый из которых имел свой город, свой храм-жилище, свои функции, своё небесное светило и свой день недели». «В вавилонских стенах имелось восемь ворот, которым придавалось священное значение. От каждых ворот внутрь города шел прямой и широкий проспект; он вел к одному из храмов города, а за воротами начиналась дорога в тот город, где чтился бог, чье имя носили ворота, проспект и храм в Вавилоне».14 В этом примере хорошо видно, что представления, составляющие религиозную картину мира вавилонян, совпадали с их политическими представлениями: Бел-Мардук был одновременно главой пантеона и символом центральной власти, столицы империи.

Иудея. Согласно представлениям иудаизма, седьмой день недели («шаббат») должен быть не занят работой и посвящен Богу. Эти требования проистекают из иудейской картины мира, содержащей представления о создании мира Богом за шесть дней, после которых Создатель отдыхал. Одна из Десяти [9] библейских заповедей гласит: «Соблюдай день субботний, чтобы святить его, как заповедал тебе Яхве, Бог твой» (Втор. 5:12–15). «Ибо в шесть дней создал Яхве небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой отдыхал; посему благословил Яхве день субботний и освятил его» (Исх. 20:8–11)..Но священными в иудаизме являются не только седьмой день, но и седьмой год («субботний год»).15 Все, выросшее на земле в этот год, поступало в общее пользование – не только владельца земли, но и рабов, пришельцев и всех бедных, а также домашних животных и диких зверей. А по прошествии семижды седьмых лет наступал пятидесятый «юбилейный год».16 Из описаний особых требований к субботним годам видно, что они имели не только религиозно-символический смысл, но также экономический, правовой, а может быть и агрикультурный.

Картина мира – коллективное достояние, она объективирована текстами, – устными повествованиями, пластическими, рельефными и рисуночными изображениями, ритуалами, записями и т.п., благодаря которым она может транслироваться от человека к человеку, из поколения в поколение. В той мере, в которой эти тексты доступны изучению, современный культуролог может с той или иной степенью приближения реконструировать картины мира других народов и обществ, включая тех, чьи истории завершились много веков тому назад. В свою очередь, добытое таким путем знание может способствовать осознанию переживаний и взглядов, мотивировавших деятельность носителей этих картин мира.

В то же время понятно, что между синтетической картиной мира любого данного общества и представлениями, актуально присутствующими, «живущими» в сознании отдельного человека из этого общества, не может быть полного совпадения. Ребенок и взрослый, женщина и мужчина, крестьянин и торговец, лекарь и воин, жрец и руководитель работ – все они, в силу своих профессий, образованности, индивидуального опыта по-разному актуализируют общую для всех носителей их культуры картину мира. В рамках одной культуры индивидуальные и групповые сознания изоморфны, но не тождественны. Для выражения такого частного, в сознании отдельного человека, преломления общей картины мира удобен термин «образ мира».

Образ мира существует столько, сколько живет сознание его носителя. Картина мира живет столько, сколько существует общество, коллективным продуктом и достоянием которого она является. Образ мира так же объективен, как и картина мира, но, будучи индивидуальным по своей сущности, он объективирован текстами индивидуального авторства. А это, чаще всего, наблюдаемое поведение и переживание, то есть те аспекты человеческого существования, которые обычно относят к сфере психологии. Психики людей вырастают на почве той или иной существующей картины мира. Культуры живут психической энергией и действиями людей.

С течением времени коллективная картина и индивидуальные образы мира меняются, поскольку меняется содержание опыта, который они аккумулируют. Изменение греческой картины мира – ойкумены – описано в «Занимательной Греции» М.Л. Гаспарова. «При Гомере греки представляли себе Землю большим кругом, по краю которого течет Океан — не море-океан, а река-океан, граница вселенной. В середине этого круга находились Дельфы, вокруг них — Греция, рядом — Эгейское море, а дальше — неведомые пространства, по которым много лет скитался Одиссей. С тех пор (т.е. со времен архаической Греции – ко времени греко-персидских войн в V в. до н.э. – М.Н.) мир прояснился и раздвинулся. Средиземное море стало для греков своим, домашним, и о всех прибрежных его странах греки имели самые [10] точные сведения (и т.д.)».17 Один из признаков, позволяющий нам говорить о том, что эти разные картины мира отражают историю одной культуры, является тот факт, что географическим, логическим и деятельным центром обеих является одна и та же земля – балканская Греция.

Полное описание фактов культуры предполагает учет как личных мотивов их участников и творцов, так и предопределившие их коллективные представления. К примеру, действия большинства участников средневековых крестовых походов – по большей части безграмотных, не имевших понятия о том, где находится Иерусалим – могут показаться абсурдными, если не учитывать картину мира, в которой они себя находили. Она отражена, например, на средневековых картах, служивших своеобразными иллюстрациями к Библии (из-за чего их лучше назвать не картами, а «схемами мира»).18  На этих схемах Иерусалим размещен в центре, что соответствует особому значению этого места в средневеково-христианской картине мира. Смысловой центр тогдашнего христианского мира соответствовал их представлениям о наибольшей полноте там Божественного присутствия на земле и, следовательно, наибольшей справедливости, наибольшего блаженства и наибольших шансов на посмертное спасение. Следовательно, хотя очевидно, что материальная нужда подвигала крестоносцев-бедняков к перемене мест, направление их движения было задано образом мира, жившим в их сознании.

Другой пример. Воспитание и образование детей необходимо присутствует в любом обществе. Но представления о продолжительности детства существенно разнятся. В сельскохозяйственных обществах детство короткое. Систематическое обучение там рано прерывается постоянным сельскохозяйственным или ремесленным трудом, скажем, ковроткачеством. Образу взрослого работника в картине мира таких обществ не противоречит человек даже в возрасте 12-13 лет. В индустриальных обществах основные трудовые навыки в большинстве своём не наследуются простым соучастием в семейном труде. Там складывается иное представление о взрослом: признаком социальной зрелости является готовность к профессиональному труду, приобретенная обучением в специальных институциях. А детство, как период первоначальной социализации, становится длиннее. В картине мира обществ современного «западного» типа детство вновь переосмыслено. В обществе, где игра, удовольствие от потребления и сохранение физиологической молодости перемещаются в центр ценностной системы, детство становится социальной привилегией и максимально продлевается. Под влиянием этих разных картин мира разными оказываются индивидуальные образы собственной взрослости, которые формируются у детей и подростков в этих обществах. Соответственно разными оказываются и их мотивации к учебе, труду, развлечениям и другим формам активности. Личные мотивы к жизненным решениям и поступкам и здесь обнаруживают зависимость от картины мира, удерживаемой данным обществом.

Образ мира и картина мира – пара взаимозависимых и взаимодополняющих категорий культурологии.

-----------

1. В толковании этого понятия автор считает возможным присоединиться к следующему определению (см. ): «порядок - (гносеол.) умозрительный образ, означающий определенность взаимосвязей, отношений множества элементов». В соответствии с этим подходом, понятие «порядок» указывает на реальное положению дел («отношение элементов») и, в то же время, является формой нашего представления об этом отношении («образ»).

2. Арсентьев В.Р.О воспроизводстве стереотипов полоролевоого поведения бамбара // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. − СПб, 1991. − С.35.

3. Автор данной работы придерживается такого исходного определения: «Культура – это совокупность принятых в данном обществе представлений о мире и месте человека в этом мире». Это определение развертывается в книге Найдорф М.И. Введение в теорию культуры. Основные понятия культурологии. – Одесса:Друк, 2005.-192 с. Сетевая версия: http://countries.ru/library/theory/naidorf_theory/index.htm

4. См., например, здесь: http://www.belcanto.ru/drevnegrech.html

5. Несколько записей, в которых подозревают древнюю нотификацию, всё равно невозможно адекватно озвучить

6. Жак Ле Гофф. Символический ритуал вассалитета // Другое Средневековье: время, труд и культура Запада. - Екатеринбург: Издательство Уральского университета, изд. 2, 2002.-- С.221-262.

7. Там же, с. 255.

8. Там же, с. 254

9. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. – М., 1984.

10. Эта связь опорожнения кишечника и мочевого пузыря, с одной стороны, и добродетельного поведения и здорового образа жизни – с другой, вполне соответствует особому устройству американских туалетов и ванных комнат. Мид, М. Мужское и женское: исследование полового вопроса в меняющемся мира. – М., 2004. – С. 251.

11. Маргинальный (от лат. margo - край, граница), находящийся на границе двух сред.

12. В самом широком смысле понятие «пространства» выражает порядок сосуществования отдельных элементов культуры (их координацию и субординацию), а время – порядок чередования явлений, значимых в данной культуре. Например, «социальное пространство - это интуитивно ощущаемая людьми система социальных отношений между ними. Социальные отношения многочисленны и разнообразны - родственные, служебные, соседские, случайные знакомства и т. д., поэтому социальное пространство должно быть многомерным. Когда говорят, что человек "пошел вверх" или "опустился на дно жизни", имеется в виду социальное пространство. - имеется в виду социальное пространство». - А.В. Соколов. Общая теория социальной коммуникации. Социальное пространство и время (http://polbu.ru/sokolov_communi/ch07_i.html).

13. Кравцова М.Е. История культуры Китая. – СПб, 1900.. – С. 105-107..

14. Белявский В.А. Вавилон легендарный и Вавилон исторический. –М., 1971. – С. 161, 172.

15. Субботний год, у древн. евреев каждый 7-й год, когда давался покой земле, не обрабатывались поля и т. д.; в этот год должны были прощаться долги, а евреи, попавшие в кабалу, получали свободу (Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона).

16. «Пятидесятый год да будет у вас юбилей: не сейте и не жните, что само вырастет на земле, и не снимайте ягод с необрезанных лоз ее, ибо это юбилей: священным да будет он для вас; с поля ешьте произведения ее. В юбилейный год возвратитесь каждый во владение свое» (Левит 25:10–13)

17. Гаспаров М.Л. Занимательная Греция. – М., 1995. – С. 115

18. Эти карты-схемы приведены, например, в книге: Самаркин В.В. Историческая география Западной Европы в средние века..—М., 1976. – С. 179-182.

Марк Найдорф. Парные категории культурологии. Статья вторая

Опубликовано: Найдорф М.И.Парные категории культурологии. Статья вторая// Вопросы культурологии. – М., 2011, № 2, с. 37-44.

[Для удобства цитирования номера в квадратных скобках указывают концы страниц печатного текста].
Ключевые слова: общая теория культуры; деятельность в культуре; алгоритм деятельности; понятия ситуация и контекст; категории ситуация и категория контекст

Деятельность: действия и их алгоритмы

Реальность культуры проявляется в ее действенности, в её способности противостоять социальному хаосу, организовывать жизнедеятельность общества в соответствии с должным – по представлениям этого общества – культуропорядком. Организовывать жизнь значит – управлять ею.1 Культура мотивирует, репродуцирует и блокирует действия, маркированные как желательные или нежелательные в пространстве данного культуропорядка. Из такого понимания культуры следует, что она обнаруживает себя не иначе, как в деятельности людей, точнее, в том, что в этой деятельности определяется культурой, а не природой: [37]в усмотрении целей, в построении действий, в средствах их достижения. Деятельность, таким образом, оказывается одной из важнейших категорий культурологии.2

В широком смысле понятие деятельности – это абстракция конкретных действий, бесконечно разнообразного самопроявления, активности живых существ. Фундаментальным общим свойством действий, как формы активности, является их организованность. Поэтому можно сказать, что деятельность – это организованная активность. Известно, что способ организации животной и человеческой активности различен. Организацию деятельности в природе принято описывать с помощью понятий ‘инстинкт’3 и ‘рефлекс’.4 В некоторых действиях людей нетрудно увидеть животную природу. Но собственно человеческую деятельность отличает предварительное представление о последствиях предпринимаемых действий. Поэтому, культуролог понимает деятельность как целесообразную активность человека. Данный подход, таким образом, допускает, что человек может действовать по-животному инстинктивно, но исключает, что животное может действовать по-человечески целесообразно.

Термины ‘активность’ и ‘действие’ обозначают временные понятия, то есть события, которые протекают во времени и по этой причине являются уникальными. Можно спорить, является ли лай моей собаки вчера и сегодня тем же самым или это разные действия? Но вопрос немного прояснится, если сравнить с двумя выстрелами из того же самого пистолета – вчера и сегодня. Пистолет тот же самый, а выстрелы – разные. Временная координата делает всякое действие уникальным. На практике, однако, действия, уникальность которых определяется только временем, могут быть неразличимо похожи. В результате, высказывание, типа, «на протяжении концертного сезона пианист Петров исполнил Фантазию Моцарта в различных концертных залах 16 раз» сообщает о ряде одинаковых разных событий.

Мироорганизующая функция культуры (функция организации человеческого мира) состоит в том, чтобы обеспечивать эту повторность действий. До тех пор, пока та или иная культура репродуцирует в обществе мотивации и умения свершать существенно значимые для неё (в её рамках) действия, она остается тождественной самой себе. Возвращаясь к вышеприведенному примеру: там и где европейская культура репродуцирует исполнение Фантазии Моцарта (мотивационно и технологически), она остается классической. Прекращение этого репродуцирования сигнализирует о смене типа культуры – с классической Нового времени на другую – современную массовую культуру.

Умение исполнить Фантазию Моцарта не может быть исключительным достоянием одного пианиста, поскольку это умение должно быть обеспечено соблюдением множества условий, неподконтрольных отдельному человеку. Например, требуется производство роялей и нот (т.е. действия людей, умеющих производить рояли и ноты), требуются люди, умеющие читать ноты и играть на рояле (в т.ч. Фантазию Моцарта) и научить этому пианиста Петрова, требуются люди, расположенные слушать и внимать исполнению этой музыки и т.д. Констелляция этих условий более двух столетий порождала всё новые и новые исполнения данного произведения в разное время разными пианистами. Поэтому можно говорить, что исполнение Фантазии Моцарта существует в культуре, независимо от того, исполняет ли кто-либо это произведение в данный момент, или нет. Иначе: в классической культуре музыкальное исполнение присутствует либо актуально – как конкретные, единичные процессы, развернутые во времени, либо потенциально – как возможность таких исполнений. Или иначе: как одно и то же, но существующее в форме того, что должно быть и того, что существует предметно в известное время и в известном месте. [38]

Это верно для любых действий. Если они поддержаны данной культурой, то они существуют (1) как деятельности, хранимые и транслируемые в культуре, и (2) как совокупность действий, развертываемых во времени их единичного протекания. Деятельность водителя, переводчика, бухгалтера существует в культуре как возможность, реализуемая в действиях отдельных людей. Эти возможности специфичны для нашей культуры. Их не было в прошлом и нет в некоторых иных культурах, существующих в настоящее время.

Деятельности имеют собственную историю в культуре, они возникают и исчезают каждая в своё время. Как правило люди находят деятельность, существующей в культуре до того, как они ею овладевают: язык, счет и письмо, установившиеся вера и знания, основные навыки человеческих отношений и пр. Даже новая в эпоху Позднего Средневековья купеческая деятельность, удерживаемая культурой, всё-таки предшествовала её реальным воплощениям в коммерческих действиях конкретных купцов. С другой стороны, если бы отдельные действия не повторялись многократно, они были бы утрачены культурой как вид деятельности. Например, упадок ремесел в обществе означает как сокращение их воспроизводимости в форме единичных действий (например, уменьшение числа случаев ремонта часов, индивидуального пошива одежды, изготовления мебели), так и утрату условий для воспроизводства этих умений, то есть утрату этих деятельностей в данной культуре вообще.

Таким образом, отдельные повторяющиеся действия и соответствующий им вид деятельности образуют единое явление, в котором можно различить должное и осуществляемое, порядок, организующий действие, и действие, организованное этим порядком. Обычно, порядок действия, взятый вне самого действия, называют алгоритмом. Этот порядок (алгоритм, схема действия) хранится и транслируется в культуре как вневременная сущность, как способ возможного действия. И он исполняется в каждом единичном действии, развернутом во времени и пространстве.

Культуролога интересуют деятельности, которые хранятся и транслируются в той или иной данной, исследуемой им культуре. Известно, что разные типы культур характеризуются различным составом и иерархией деятельностей. Например, богословская деятельность занимала в иерархии общественных ценностей разные позиции в Средневековье и в Новое время. В современной массовой культуре спортивная деятельность стоит по значению выше, чем научная. Формирование рыцарства и рыцарской деятельности – признак зрелости западноевропейского Средневековья. Созревание буржуазного класса и предпринимательской деятельности характеризует высокую степень развития культуры Нового времени. И так далее. Именно поэтому анализ состава деятельностей, хранимых в данной культуре, оказывается продуктивным инструментом ее описания.

Любой человек, имеющий соответствующий опыт, знает, что невозможно изучать раздельно язык и речевые действия на этом языке. Точно так же невозможно изучить культуру, ограничивая себя либо изучением правил и принципов, в этой культуре сформулированных, либо действий (событий), происходящих в данном обществе. Иначе легко может случится, что наблюдатель действий (например, ритуальных) не сможет понять происходящего у него на глазах, а знаток описаний, затруднится узнать в конкретных действиях исполнение известных ему деятельностей.

У Клиффорда Гирца (Geertz) есть фрагмент, посвященный значению петушиных боев в культуре острова Бали.5 Традиция воспитания боевых петухов и проведения боев имеет давнюю историю и тщательно описана. «Эти правила вместе с массой сопровождающих их фольклорных историй на тему петухов и петушиных боев, – пишет Гирц, – записаны в пальмовых манускриптах («лонтар», «ронтал»), которые передаются из поколения в поколение вместе со всеми юридическими и культурными традициями деревни». Тем не менее, американский антрополог не ограничивается изучением этих описаний, он сам наблюдает и подробно описывает все действия участников. Без этого наблюдения понимание писаных правил было бы приблизительным. Но и без знания правил, [39] наблюдаемое поведение осталось бы непонятным.

Таким образом, для полноты описания культуры представляется необходимым, чтобы деятельность рассматривалась с двух сторон: как хранимый в культуре алгоритм и как его конкретно-временные исполнения (действия).

Ситуация и контекст

Деятельность – это понятие, которое описывает все случаи активности человека, имеющего целью произвести изменение в окружающем его мире или в себе самом. Её значение определяется прежде всего продуктом, т.е. фактически произведенными изменениями (новой вещью, или новым расположением вещей, или новым умением, знанием и т.п.), поскольку именно продукт является предметом потребления и обмена. Говорят, что «деятельность умирает в продукте». Завершаясь, она оставляет в нем единственное свидетельство о себе. Есть продукт – значит, была деятельность, нет продукта – значит, деятельность не состоялась.

Однако, во время протекания деятельности и на ее основе необходимо образуются объекты иного рода, называемые ситуациями. Это – комплексы6 временно связанных между собой людей и вещей, состав которых специфичен для каждого конкретного случая. Они складываются из элементов мира, привлекаемых субъектом в качестве средств его деятельности.

Книги, стоящие на разных полках библиотеки, благодаря читателю, могут образовать ситуативное единство, именуемое «литературой вопроса». Стопка книг у читательского места в библиотеке – наглядное воплощение изменчивой «читательской ситуации». Люди, никогда не знавшие друг друга, благодаря деятельности туристического агентства, могут образовать ситуативную общность, группу путешественников. Самолеты, из разных мест подлетающие к аэропорту, благодаря диспетчеру, ситуативно образуют систему «бортов», в строгой очередности идущих на посадку. Ситуации являются временными объектами, поскольку их существование ограничивается продолжительностью образующей их деятельности. Ситуация распадаются, когда порождающая её деятельность приходит к своему завершению.

Для исследователя культуры способность человеческой деятельности создавать ситуации не менее важна, чем её способность порождать продукты. Потому, что ситуациями воспроизводит себя сама коллективность культуры. Очень часто, например, в процессе деятельности люди принуждаются к временному сотрудничеству друг с другом в качестве элементов ситуации (например, группа работников, выполняющих одно задание). Но посмотрим шире: в тот момент, когда мы включаем в процесс своей деятельности продукты чужого труда, мы ненамеренно и анонимно вступаем в коллектив, границы которого нелегко очертить. Например, всякий, кто пользуется персональным компьютером, действует в согласии с волей его разработчиков. Это объединение воль, центрированное действием индивидуального или коллективного субъекта, есть ситуация – в том смысле, в котором это явление интересует культуролога.

Существующие многочисленные и довольно разнообразные определения ситуации подчеркивают две стороны этого феномена: во-первых, ее принципиальную наблюдаемость, объективность и комплексность («сложившаяся обстановка», «положение дел», «внешние условия протекания жизнедеятельности»). Во-вторых, ситуацию часто определяют как совокупные условия, сложившиеся относительно действующего субъекта. Этим объясняется, что при описании ситуации указывают на относительное местоположение ("позицию") ее элементов – на местности («я стоял здесь, а они чуть в стороне»), или в иерархии «он, как начальник, должен был…», или в текущем процессе («в процессе лечения роль больного очень велика»). Часто присутствуют указания на положение взаимной наблюдаемости или не наблюдаемости, соотношение господства и подчинения, совмещение однонаправленного или разнонаправленного движения и т.п. или на сочетание движений («опасная», «конфликтная», «критическая» ситуации). Обе названные выше стороны определения [40] ситуации не противоречат друг другу, если принять во внимание, что условия – это и есть описание объективных обстоятельств, в применении к субъекту их оценки. Например, высокая влажность воздуха образует условия, невыносимые для жизни человека, но благоприятные для развития растений. В этом случае условия, взятые применительно к жизнедеятельности человека, следует назвать его ситуацией (например, его климатической или погодной ситуацией).

Из сказанного видно, что ситуация не бывает бессубъектной, она непременно должна быть чья-то. Субъектом ситуации может быть индивид или группа, чьё действие в процессе достижения целевого преобразования временно «связывает» элементы мира в единый объект. «Ситуация высказывания» (речевая ситуация) – это совокупность условий, описываемая с точки зрения целей говорящего – кто его слушает, кто и как понимает, каковы предыдущий и последующий оратор и т.п. «Рыночная ситуация» складывается как совокупность условий, возникших во время деятельности на рынке для тех или иных его участников (акторов рынка) до тех пор, пока они в нем действуют, не вышли из рынка. «Жизненные ситуации» образуются индивидуальной или коллективной жизнедеятельностью людей. «Учебные ситуации» складываются благодаря и на время действий педагога, направленных на создание необходимых условий обучения. «Эпидемическая ситуация» – это угрожающий рост числа заболеваний, взятый с точки зрения медиков, чья деятельность направлена на изменение условий, способствующих передаче болезни.

Ситуации неизменно возникают в процессе осуществления действий. Представим себе человека, который планирует поездку в Италию и Англию. Он вводит в поле поиска слова «Рим и Лондон» и получает в поисковой программе более миллиона ссылок. Часть из них удовлетворяет его интерес к условиям переезда или перелёта из одного города в другой (расписание рейсов, цены, вокзалы, аэропорты, и т.п.). Другие ссылки оказываются совершенно ненужными, их предстоит исключить из рассмотрения. Такова ситуация этого поиска. Теперь представим, что другой человек интересуется туристическими маршрутами, включающими обе страны. Тогда релевантными окажутся совсем другие ссылки, из отобранных программой по словам «Рим и Лондон», например, предложения туристических фирм. Другое действие создаст другую информационную ситуацию – временное сцепление, панораму информационных источников, возникшую исключительно по данному поисковому запросу и на время, пока данный поиск продолжается. В третьем и следующих случаях те же слова запроса могут дать массив, из которого релевантными оказываются ссылки на исторические, спортивные, политические и разные другие связи двух городов и стран, столицами которых они являются. В этом мысленном эксперименте предполагается, что поисковая машина на один и тот же запрос дает постоянный результат, но субъекты поиска, выполняющие свои действия, примут во внимание разные совокупности ссылок, соответствующие особенностям осуществляемых действий. Каждая из этих совокупностей – есть ситуация поиска, которая сложилась по ходу и на время осуществления данного действия.

Разберем теперь пример цепочки ситуаций. Допустим, в одной из квартир многоэтажного городского дома начала протекать водопроводная труба. Первым заметил этот факт проживающий этажом ниже сосед Павел. Увидев пятно на потолке в ванной комнате, он попросил соседа Петра устранить течь. Так возникла ситуация № 1. Ее источник – телефонный звонок Павла Петру, т.е. деятельность Павла. В составе ситуации оказались текущая труба, пятно на потолке и живущий этажом выше квартировладелец Петр, чьим долгом является контроль над исправностью труб. Впрочем, описание всей этой ситуации и было содержанием первоначального сообщения Павла.

Далее основным действующим лицом стал Петр. Он разыскал инструмент и попытался отремонтировать поломку. Так возникла ситуация №2. Ее источник – деятельность Петра, а состав – инструменты и сам предмет ремонта. Однако, цели не удалось достичь: умений и инструментов оказалось недостаточно. Петр позвонил в домоуправление. Диспетчер ответил, что мастер-сентехник придет завтра. Так возникла ситуация №3. Цель деятельности Петра не изменилась. Но изменился состав ситуации. Можно сказать, [41] что деятельность Петра временно соединила в одной ситуации его протекающую трубу с диспетчером из домоуправления и, возможно, с мастером, который придет завтра. Здесь важно заметить, что элементы ситуации могут быть связаны между собой связями разной интенсивности и постоянства. Связь диспетчера и мастера является регулярной, рабочей, как говорят, институциональной. Связь Петра и диспетчера – факультативной, связь Петра и мастера, пока что, условной.

На следующий день, когда в квартиру Петра пришел сантехник, выяснилось, что для полноценного ремонта необходимы кое-какие запасные части и, кроме того, нужно на короткое время перекрыть подачу воды в ремонтируемую трубу. Возникает ситуация №4. Петр ищет и находит дворника, у которого хранится ключ от подвала, где расположен кран подачи воды в дом. А мастер отправляется в магазин, чтобы купить необходимую деталь. Состав четвертой ситуации читатель может усмотреть и сам, включив в нее Петра и Павла, техника и мастера, продавца в магазине и дворника, детали и инструменты.

Важно увидеть, что после окончания работы по восстановлению трубы большинство этих связей распадается, поскольку они были образованы кратковременным фактором – деятельностью Петра. Мы называем Петра субъектом этой ситуации потому, что он был субъектом деятельности, которая образовывала последовательно ряд этих ситуаций.

Теперь посмотрим, в какой мере данные ситуации зависели и не зависели от деятельности Петра. Начать с того, что у Петра был выбор: плохое решение состояло бы в том, чтобы не начинать действовать, но оно было возможно. Тогда, надо думать, Петр оказался бы втянут в совсем иную ситуацию – и не в качестве ее субъекта. Некоторые из шагов, предпринятых Петром, зависели от его выбора. Например, он мог поискать мастера среди своих знакомых и не обращаться в домоуправление. Другая часть факторов, непосредственно влияющая на образование ситуаций, зависит от культуропорядка, принятого данным обществом. Например, Петр знал о гражданской ответственности за сознательное непринятие мер против наносимого соседу ущерба (закон), Петр знал, что на случай аварий в домоуправлении существует служба ремонта, Петр знал, что ключи от подвала, где проложены основные коммуникации, находятся в служебной ответственности дворника и т.д. И Петр действовал, последовательно включая в ситуацию эти социально предустановленные элементы цивилизации.

До какой степени действия Петра и складывавшиеся по их ходу разные ситуации зависят от культуры/цивилизации данного общества можно увидеть, если представить себе их отсутствие или фактическую неработоспособность. Например, от того, насколько фиктивным или реально действующим был институт домоуправления, зависела замена ситуации №2 ситуацией №3. Если бы техник домоуправления не выполнил заявку Петра, ситуация №3 сложилась бы совсем иначе, потому что Петр предпринял бы иные действия.

Ситуация складывается по ходу действия, но так, как к этому располагают наличные элементы мира, которые вступают в неё в качестве средств достижения цели. Из приведенных примеров видно, что такими средствами могут быть не только предметы и инструменты, но и люди, чья воля и навыки используются в процессе деятельности. Поэтому при анализе элементного состава ситуации важно различить, кто из людей является ее создателем – субъектом деятельности, а кто – средством. Уже древние талмудисты различали вину того, кто совершил воровство и того, кто послал (принудил) другого человека совершить воровство. В числе готовых средств деятельности оказываются и социокультурные институты, особенно, если осуществляется типичная для данного коллектива, часто повторяющаяся, деятельность. Например, право – как институт, предполагающий законодательство и процедуру суда. При слабой судебной системе создаются иные институты (например, т.н. «разборки», «стрелки») и иные внезаконные процедуры разрешения споров.

С позиции культуролога особое свойство ситуации состоит в том, что она является формой самопроявления культуры, её первичным текстом – то есть целостным событием, несущим сообщение о свойствах породившего его культуропорядка. Например, брачный ритуал в раннекультурном обществе может [42]быть рассмотрен как свидетельство родоплеменной цивилизации-культуры. Ситуация принесения оммажа типична для западноевропейского средневекового общества. Она порождена им и свидетельствует о цивилизационных особенностях эпохи феодализма. Биржевая ситуация – текст, раскрывающий особенности капиталистической цивилизации-культуры, свидетельствующий о специфических целеполаганиях и средствах деятельного достижения цели в рыночной среде капиталистической экономики.

Ситуация, поскольку она существует во времени, почти всегда ускользает от пристального исследования, если только не удается найти адекватный способ зафиксировать её. В жизни так и бывает. Например, досудебное следствие и судебное разбирательство занимаются в первую очередь реконструкцией и протоколированием спорной ситуации – с использованием словесных описаний, изображений, схем и других документов. Для фиксации многократно повторяющихся, типичных ситуаций прибегают к их моделированию художественными средствами. Например, в Новое время типичные ситуации моделировали средствами живописи – мифологической, библейской, исторической, жанровой. Типичные любовные ситуации в Новое время в изобилии представлены в романах и мелодрамах, а в современную эпоху – в телесериалах.

Модели и схемы ситуаций позволяют проанализировать состав, структуру отношения между элементами, сравнивать сходные ситуации, оценивать относительное значение каждого из факторов. Описание (схему) ситуации называют контекстом. Термин этот вышел из лингвистики, где он толкуется как «языковое окружение, в котором употребляется конкретная единица языка в тексте», иными словами, как зафиксированная словами речевая ситуация. «В более широком значении контекст — среда, в которой существует объект (например, «в контексте эстетических представлений XIX века творчество Тёрнера было новаторским»), – отмечает словарь.7 Если учесть проведенное выше различение «ситуации» и «контекста», то правильнее было бы сказать, что «творчество художника Тёрнера было новаторским в современной ему эстетической ситуации», которая сейчас схематизирована нами в качестве контекста его творчества. Реальной «средой» для Тернера была система сравнительно удачных отношений с заказчиками, коллегами и публикой, сформированная творчеством этого художника (творческая ситуация), тогда как контекст – это наше представление об этой ситуации (её схема, реконструкция).

Построение контекстов – особая деятельность, которая в большинстве случаев разворачивается после завершения ситуации. Поэтому контекст чаще всего представляет собой описание ситуации с точки зрения ее стороннего наблюдателя (для завершенной ситуации её бывший участник – тоже сторонний наблюдатель). Представление субъекта о текущей ситуации и своем месте в ней, называют рефлексией ситуации.

Задачей историка культуры является контекстуальная реконструкция тех ситуаций, которые были характерными для изучаемого общества в известное время. Например, в работе Карло Гинзбурга «Колдовство и народная набожность» находим подробное описание инквизиционного процесса (1519) по делу моденской крестьянки Кьяры Синьории, обвиненной в колдовстве. Исследователя интересует целостная «картина» процесса8 , убеждения его участников и их действия в ходе инквизиционного расследования, то есть культуропорядок, в лоне которого воспроизводились многочисленные ситуации подобного рода. Автор показывает, что в ходе инквизиционных процессов «происходит встреча, на разных уровнях, между инквизиторами и ведьмами как носителями единой картины мира (которая предполагает присутствие нечистой силы в повседневной жизни, возможность иметь с ней контакт и так далее)».9 Трудно себе представить, чтобы участники этого судебного сражения с равным интересом относились [43] к собственной позиции и позиции противной стороны – для инквизитора и подсудимой процесс представлял собой развертывание двух разных ситуаций. Но для К.Гинзбурга и его читателей доминантной является исследовательская ситуация, контекст которой отражен в упомянутой работе. От нее – прямой путь к пониманию народной религиозности как фактора исторической ситуации позднеренессансного времени. В этом состоит значение данной работы.

Ситуация и контекст – парные категории, они описывают один и тот же факт, но взятый в разных аспектах. Ситуация, порожденная действием, может стать предметом исследования, если она зафиксирована и представлена контекстуально. Действие, пока оно разворачивается во времени, создает конструкцию (можно назвать ее временной, технологической конструкцией), детерминированную свойственным обществу культуропорядком. Мы называем эту конструкцию ситуацией и по типовым ситуациям судим о культуре данного общества (коллектива). Но процессуальность (и конечность) действия и вызванной им ситуации принуждает нас удерживать ситуацию посредством тех или иных долгосрочных семиотических структур. Эта форма представления ситуации называется контекстом.

=======

1. Править, направлять ход, движение кого- или чего-нибудь; направлять чьи-н. поступки, быть побудительной причиной, руководящим началом чего-н.(Словарь Ушакова)

2. Обзор проблем этого подхода содержится в статье: Лекторский В.А. Наследие деятельностного подхода и современность (в Сети )

3. Инсти́нкт (от лат. instinctus — побуждение), целесообразное поведение без осознания цели; ситуация, в которой осуществление одного рефлекса приводит к осуществлению другого. Инстинктивным называют поведение живых существ, которое не может быть объяснено обучением (см. Инстинкт – статья из Викпедии)

4. Рефлекс (от лат reflexus – отраженный) - стереотипная реакция организма на определенное воздействие, проходящая с участием нервной системы.

5. Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004. – С..478-522.. (В Сети < http://ec-dejavu.ru/c/Cockfight.html>

6. Комплекс – совокупность, сочетание объектов, предметов, действий, тесно связанных и взаимодействующих между собой, образующих единую целостность.

7 .http://www.glossary.ru/cgi-bin/gl_sch2.cgi?RLotjioxyo,lxqop!qutylqxy

8. «После этого признания картина кажется почти завершенной», - пишет автор. Гинзбург, Карло. Колдовство и народная набожность // Мифы – эмблемы– приметы: Морфология и история. – М., 2004. – С. 40

9. Там же, с. 34

Марк Найдорф. Парные категории культурологии. Статья третья.

Найдорф М. И. ПАРНЫЕ КАТЕГОРИИ КУЛЬТУРОЛОГИИ. Статья третья. Опубликовано: Вопросы культурологии. – М., 2011, № 3. – С. 31-36.

Для удобства цитирования номера в квадратных скобках указывают концы страниц печатного текста.

Ключевые слова: общая теория культуры; понятия культурологии, о смысле и значении, философия культуры, культурная картина мира и ее составляющие.

Значение и смысл

Итак, одна из целей культуролога состоит в том, чтобы исследовать и модельно описать господствующий в том или ином обществе культуропорядок, общепринятые представления о том, как организована и как должна воспроизводить себя общественная жизнь. Но, культуропорядок, хотя он обладает огромной мощью влияния на все стороны жизни индивидов и групп, сам по себе невидим и неслышен, но явлен в делах человеческих. Подобно Всевышнему, он вездесущ, всеблаг и всемогущ: границы его влияния простираются до самых границ общества, добровольное подчинение этому порядку – условие всеобщего блага, а попытки уклониться или сопротивляться ему – бесполезны.

Примером может служить сфера культуропорядка, определяемая языком, допустим, русским. Такого рода языки не имеют автора и в повседневной практике кажутся существующими "безначально", как говорят, "от века". Недаром их называют «естественными», чтобы отличить от «искусственных» языков, которые созданы для обслуживания различных технологий (математики, [31] музыки, компьютерного программирования и т.п.). Продлим аналогию. Русский язык объединяет людей, чьим родным языком он является; границы его распространения не совпадают с территорией России, но обозначают границы русской культуры. Знание языка состоит в добровольном и полном подчинении его требованиям – в противном случае речевая коммуникация и сама языковая общность разрушается, а порча языка ведет к маргинализации его носителя. Но сам язык невидим и неслышим до той поры, пока он не явит себя в речи (языковой практике, речевой деятельности). Увы, так бывает с языками: если носители его умерли, и следов их речевой деятельности не осталось (не было письменности или утрачен способ чтения), то такой язык обречен навсегда стать невидимым и неслышимым. Так же и боги народов, некогда покинувших историю, безвозвратно мертвы.

Культуропорядок управляет всеми сторонами жизни общества: системой брака и экономическими отношениями, пищевыми предпочтениями и формами развлечений, устройством жилищ и парков, содержанием молитв, ведением военных действий и так далее. С другой стороны, вся масса вещей, создаваемых в обществах – от первобытного лука и архаической керамики до ветряных мельниц, от велосипедов до космических ракет – сформирована господствующими представлениями о том, какими эти вещи должны быть и как должны употребляться. Следовательно, не только высказывания, но и вещи способны изобличать культуропорядок, в лоне которого они возникли. Потому, что в нём они обретают свойства (особые качества), возможные только в рамках породившего их культуропорядка.

Кукла Барби – вещь, серийно воспроизводимая американской фирмой Mattel с 1959 года. Фигурка молодой половозрелой женщины длиной 45 см с пропорциями, которые крайне редко встречаются в жизни – осиная талия, длинные ноги и пышная грудь, уже полвека является предметом массовой популярности в США и мире. Нет сомнения в том, что Барби – продукт американской культуры. Но вопрос о том, что именно и почему так привлекает в этой кукле, остается открытым, порождая поток литературы об особенных свойствах Барби, делающих её неотразимо привлекательной в глазах девочек и их мам.

О Барби пишут, что она за это время много раз меняла профессии и увлечения, всегда быстро приспосабливаясь ко времени и изменившимся веяниям моды (одно время даже продавала кока-колу). Она была домохозяйкой, когда на пике актуальности были домохозяйки, позже модными были тусовочные манекенщицы, еще позже пришло время деловых женщин. Все эти и другие социальные роли надевались на куклу вместе с одеждой и соответствующими профессиональными аксессуарами. За полвека Барби стала героиней бесконечного сериала: вот она в подвенечном платье, а вот – в купальнике, вот Барби с подружкой Келли, а вот с бойфрендом Кеном.

Как можно видеть, ценимые свойства Барби заключаются не только в пропорциях ее телесной формы, но и в её способности изменяться, включаться в различные институциональные связи, быть разной – по требованию времени, чтобы не сказать, моды. Причем, эти психосоциальные свойства Барби не представлены ни в одном из её экземпляров. Они обнаруживаются со временем, в практике её непрерывного присутствия в mass-media и домашней жизни миллионов людей. "Звезда Barbie, - пишет исследовательница, - взошла с послевоенной американской гегемонией, которая увлекла всех в мире ресторанами быстрого питания, бытовой техникой, Coca-Cola, и, если Вы были женщиной, еще и светлыми волосами, большой грудью, невозможно длинными ногами и к тому же эти волосы, грудь и ноги должны были быть в темных очках и спортивном автомобиле. Барби никогда не становилась беременной, полной, или старой. Во всех магазинах она всегда красовалась сама собой как молчаливый, но откровенно вызывающий стандарт не только красоты, но и образа жизни" .

Исключительный успех этой куклы определяется теми ее свойствами, которые образуются в рамках американской культуры или там, где американская цивилизация оценивается как образцовая. И, наоборот, за [32] пределами америкоцентристского культурного мира эта "богатая блондинка Барби из богатой страны блондинок" выглядит пришелицей или, в лучшем случае, гостьей, и маниакальное увлечение ею невозможно. Барби – пример того, как социальные свойства вещи, приобретаются ею в процессе её социального функционирования. Причем, свойства эти, в большинстве случаев, обнаруживаются интуитивно в рамках практического взаимодействия, и лишь во вторую очередь могут быть аналитически осмыслены, названы, объяснены. Первичным фактом в этом случае явилось долгосрочное массовое увлечение куклой, а уже за ним может следовать или не следовать анализ социально привлекательных свойств, которыми наделили Барби её производители и потребительницы.

Условимся считать, что свойства, которые вещи приобретают по причине (и на время) их включенности в человеческую деятельность, называются смыслами. Смыслы – это человеческие свойства вещей: любое качество вещи освещается смыслом, если оно повернуто к человеку. Твердость камня, тепло огня, текучесть воды безотносительно к человеку бессмысленны. Но огонь в очаге, в камине, в пожаре приобретает (разные) смыслы. Прочность камня, как известно из английской сказки о трех поросятах, тоже имеет большой смысл, если камни правильно употреблены в дело. Смысл – социально обусловленное временное свойство вещи, которое она (вещь) не может переносить с собой из одной ситуации в другую. Барби имеет один смысл в руках играющей с нею 10-летней девочки и другой смысл - в глазах её мамы, наблюдающей за этой игрой. Тут две ситуации и два смысла. Но в обоих случаях смыслы воспринимаются ими практически, или, лучше сказать, переживаются как непосредственная данность.

Психологически переживание эмоции отражает факт прямого усмотрения смысла вещи или ситуации. Культурологически важно, что эти усмотрения являются проявлениями личностно обоснованных способностей, то есть таких способностей, которые образовались в процессе индивидуального развития под влиянием формирующего личность культуропорядка. Это легко видеть на детях, часто демонстрирующих несозревшую еще способность к адекватному (культуросообразному) усмотрению смысла. Ребенок иногда демонстрирует бесстрашие (допустим, на дороге), потому что не усматривает угроз, которые вполне очевидны взрослому.

Эмоции взрослых во многих случаях тоже легко обнаруживают свою культурную обоснованность. Например, эмоции, связанные с переживанием морального смысла – попранной или торжествующей справедливости, исполненного или неисполненного долга, достигнутого или не достигнутого успеха и так далее – непосредственно связаны с принятыми в данном обществе представлениями о справедливости, долге, успехе. Переживание красоты (или безобразного) реализуется тоже как прямое усмотрение смысла вещей, взятых в аспекте их формальных свойств. Известно, однако, что свойства вещей (действий и ситуаций) быть красивыми или безобразными, относительны. Они зависят от господствующего в данном обществе культуропорядка, или, иначе говоря, от системы общественных взаимосвязей, в которых эти вещи открываются человеку. Античная красота претила Средневековью, классическая красота скучна Современности. Убийство отвратительно, если только оно не воспринимается как победа справедливости. В последнем случае оно может принести чувство глубокого удовлетворения, которое испытывали, например, люди, собиравшиеся смотреть казнь преступника на площади средневекового города.

Таким образом, мы видим, что 1) смысл коренится не в вещи, а в ситуации её функционирования; 2) сама возможность ситуации, как и её структура, зависит от господствующего культуропорядка, и 3) усмотрение смысла обнаруживает себя фактом переживания эмоции, способной мотивировать действия.

"Ночное светило", привычный спутник романтического свидания, окутано таинственным смыслом желанной человеческой близости. Но Луна как источник света может вызывать раздражение, если при таком освещении приходится что-то писать. Следовательно, о смысле Луны для человека (вообще – для человечества) лучше не спрашивать. У Луны может быть столько смыслов, сколько может быть ситуаций, включающих эту планету в качестве цели или средств деятельности. Например, в космическую лунную экспедицию – реальную или воображаемую. [33]

Смыслы и их переживания (эмоции) рождаются в процессе индивидуальной или коллективной практики и иногда бывают труднообъяснимыми. Истолкование практики – задача рефлексии, призванной дать имя смыслу и описать его, то есть заместить смысл вещи (системы вещей) её значением. Проблема, однако, заключается в том, что смысл – это временное и изменчивое, ситуативное свойство вещей. Единичное бытие смысла, ускользающего во времени еще до того, как он осознан, можно сравнить с проблеском метеорита в ночном небе: несомненный факт, который трудно подтвердить и непонятно как изучать. К счастью, нет никакой нужды номинировать, описывать и рационализировать все возникающие и практически переживаемые смыслы. Означиванию подлежат преимущественно те из них, которые в данной культуре считаются важнейшими, определяющими, конституирующими групповое единство, закрепляющими принятый в данном обществе культуропорядок. Например, смысл/чувство, обозначаемое как «верность» – «верность традиции» в Древнем Риме, «вассальная верность» в Средневековье, «верность человеческой природе» в Новое время – это разные "верности".

Означивание уже возникших смыслов, рефлексия практики сопровождает человечество на протяжении всей его истории. Литература о Barbie – ближайший пример рефлексии смыслов, присвоенных данной кукле американской культурой. Легендарное "Познай себя" – надпись, которую, как говорят, Сократ увидел начертанной на храме Аполлона в Дельфах – можно истолковать как максиму, утверждающую непрерывное осознание и означивание смыслов, возникающих на всех уровнях жизненной практики человека. Работа над смыслами исторически составляет основной предмет философской, религиозной, художественной, научной мысли. Это – то, что мы называем теперь гуманитарным знанием. Исторически, рефлективные инструменты, то есть способы фиксации и осознания смыслов, постепенно умножались. В наше время в их числе привычно видеть также журналистику и рекламную деятельность. В ХХ веке в ряду рефлективных средств появилась культурология – наука о культуре как пространстве коллективных представлений, которые регулируют порядок порождения и функционирования человеческих свойств вещей (смыслов). Так что, культурология – это наука о смыслах.

Человеческая деятельность порождает смыслы и мотивируется ими, и можно сказать, поэтому, что смыслообразование – один из важнейших инструментов групповой самоорганизации. Иначе: культуропорядок, как основа общественной самоорганизации, складывается и реализуется путем образования смыслов. Но происходит это ненамеренно, а действие смыслов – непроизвольно. И в этом состоит основная особенность их функционирования. Когда Р. Барт говорит: "я беру букет роз и решаю, что он будет ОЗНАЧАТЬ мои любовные чувства", он очень упрощает реальную картину. "Розы это розы", - заметил по этому поводу Лесли А.Уайт, - и ничего более, если они не приобрели символический смысл. А смысл – не свойство самой вещи (тут – букета роз), но свойство, присвоенное букету роз в процессе человеческой деятельности – в определенных ситуациях и для определенных ситуаций. Если бы адресант и адресат букета не знали заранее о таком способе сообщить о своих чувствах в ситуациях ухаживания, то цель, ради которой были посланы или вручены эти цветы, не была бы достигнута. Ухаживание – ситуация, весьма регламентированная во многих культурах. Преподнесение цветов, однако, не так типично для ухаживания, как это может показаться европейцу послеромантического времени: сельские парни и девушки не знали такого способа самовыражения, не входило преподнесение цветов в состав среденевековой брачной ритуальности и т.д.

Смысл, приданный ситуацией ухаживания дарению цветов, делает букет роз знаком влюбленности (Барт говорит, что это – розы, "отягощенные чувством"). Но только в рамках данного обычая. И наоборот, этот смысл букета цветов удерживается в культуре благодаря обычаю, т.е. благодаря повторяемости типовых ситуаций ухаживания. И эта повторяемость – в интересах сохранения культуропорядка – обеспечивается культурой: молодые люди узнают об [34] ухаживании до того, как включаются в эту практику, получая готовыми и способы деятельности, и ситуации, и смыслы. И то, и другое, и третье существует в культуре во вневременных формах: в виде алгоритмов ухаживания, контекстов требуемых (предписанных) ситуаций, значений их элементов.

Значение, таким образом, есть формализованный смысл, если он отрефлектирован, назван, описан и может быть транслирован в целях научения. В той же статье у Барта есть ещё такой пример: "Возьмем какой-нибудь темный камешек;/…/ стоит мне наделить камешек определенным означаемым (например, он будет означать смертный приговор при тайном голосовании), как он станет знаком". Кажется, ясно. Однако, произвольно "наделить" камешек смыслом не так-то просто. Смысл – не постоянное, а ситуативное свойство. Если бы мы захотели наделить камешек, скажем, гладкостью, мы стали бы воздействовать на его поверхность. Но, чтобы наделить камушек значением приговора, следует воздействовать на людей, составляющих в данном примере ситуацию (допустим, тайного) голосования членов суда.

Камушек может служит знаком приговора, если люди, по традиции или по соглашению, уже признают связь его темного цвета и соответствующего решения в ситуации суда. Если ситуация многократно повторялась и типична для её участников, то указанный смысл тёмного камушка будет ими опознан, как будто бы он свойственен этому камушку по природе. Но, если некто желает впервые установить договор относительно того, что должен означать для членов суда темный камушек, то ему придется договариваться не о смысле, а о значении камушка. Ведь за пределами этой ситуации цвет камушка никакого такого смысла не несет.

Сравним разный смысл слова "камушек", возникающий в разных речевых ситуациях: "бросить камушек в чей-то огород" и "оступиться о камушек". Носитель языка легко опознает разные смыслы одного слова, поскольку сталкивается здесь со знакомыми речевыми ситуациями (контекстами). Иностранцу, изучающему русский язык, придется объяснить разные значения одного слова.

Смыслы слов открываются с практической ситуации, их значения даны в словаре.

И еще один пример из той же работы Р. Барта.

Он пишет: "Предположим, я сижу в парикмахерской, мне протягивают номер журнала "Пари-Матч". На обложке изображен молодой африканец во французской военной форме; беря под козырек, он глядит вверх, вероятно, на развевающийся французский флаг. Таков СМЫСЛ изображения". Не стоило бы торопиться. Фотография на обложке – это вещь, которая может иметь много разных смыслов. Например, для матери изображенного на фотографии военнослужащего, для его возлюбленной, для его сослуживцев смысл этой фотографии откроется по-разному, ибо данная фотография в этих случаях оказывается в разных ситуациях, нагружающих её разными смыслами. Но Барт прав, потому что фото на обложке обращено к зрителям, которые лично с изображенным на фото человеком не знакомы (а может, для фото снялся вообще актер?). Следовательно, более вероятной, будет та ситуация, в которую помещает эту фотографию массовый журнал.

Р. Барт рефлектирует далее смысл фотографии в рамках этой ситуации так: "Но каким бы наивным я ни был, я прекрасно понимаю, что хочет сказать мне это изображение: оно означает, что Франция – это великая Империя, что все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами и что нет лучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем рвение, с которым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателям".

Наверняка для большинства читателей того давнего номера "Пари-Матч" смысл фотографии был таким, как его объясняет Барт. Но представим себе современного француза, живущего в иной политической ситуации и в иных представлениях о колониализме. Вполне возможно, что описанный Бартом смысл фотографии будет для него не очевиден. Возможно, что современный зритель останется к ней равнодушным, найдя фотографию бессмысленной. Но в этом случае объяснение Барта сможет восполнить утрату (эмоционально воспринимаемого) смысла, последовавшую за утратой исходной ситуации. Его объяснение вполне рационально сообщит, скажем, политическому историку, о значении этой фотографии для читателей французского журнала в 1950-х годах.[36]

Значение и смысл – пара категорий, которые схватывают наличие ситуативно зависимых свойств вещей. Это – такие свойства, которые отражают связи между вещами, учреждаемые в рамках человеческого действия. Например, связь между химической формулой в учебнике и процессом выплавки стали в мартеновской печи является ситуативной, так как она может возникнуть в голове лаборанта, следящего за работой сталеплавильной печи (но навряд ли возникнет в игре джазового пианиста). Коль скоро такая связь возникла, формула, описывающая химический процесс в печи Мартена, приобретает смысл "тени" или "отражения" реально протекающего процесса. Или, говоря иначе, она становится "знаком" этого процесса.

Знаком может быть любая вещь, обладающая смыслом – но только в рамках этого смысла. Соединение серпа и молота на гербе СССР было знаком идеологического представления о союзе в этой стране рабочего класса с крестьянством. Вещь (герб) была снабжена этим смыслом в рамках повторяющихся речевых ситуаций (советской пропаганды). Под влиянием и в рамках этой пропаганды смысл герба без труда читался даже школьниками, поскольку значение этого изображения было словесно определено и преподавалось едва ли не с детского сада. Тогда этот смысл переживался как присущий гербу по его природе. Как оказалось, ошибочно. После прекращения соответствующей деятельности (советской пропаганды) ситуативная связь изображения (герба) и советского идеологического представления распалась, картинка перестала визуально представлять старую идеологему (быть ее знаком). Следовательно, о знаке нужно уточнять следующее: знаком другой вещи может быть любая вещь, если их связь поддержана продолжающейся человеческой практикой.

Изучение культуропорядка культурологом, культур-антропологом, социологом и т.д. предполагает чуткость исследователя к смыслам, которые ориентируют людей в их жизненной практике. И руководством в этом должны служить значения – так, как они формулируются в изучаемом обществе для его собственных нужд.

Включая, разумеется, и общество, современное исследователю.

Заключение

Десять категорий культурологии, рассмотренных в данной работе – 1) культура и 2) цивилизация, 3) образ и 4) картина мира, 5) деятельность во времени и 6) её вневременная схематизированная проекция (алгоритм), 7) ситуация и 8) контекст, 9) значение и 10) смысл, – связаны между собой не только попарно, как это было показано выше, но и перекрестно. Например, категории значение/смысл применимы к интерпретации картин/образов мира, но можно говорить о значении и/или смысле деятельности или ситуации. С другой стороны, культура/цивилизация могут быть интерпретированы в категориях ситуации/контекста, а детальность, в свою очередь, может рассматриваться как фактор, опосредующий связь культуры и её цивилизации. Тем не менее, именно парная соотнесенность приведенных категорий составляет основную идею данной работы.

При том, что каждая из рассмотренных категорий часто применяется обособленно от других, например, «цивилизация» («Ж. ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада»), или «ситуация» ("К. Ясперс. Духовная ситуация времени"), или «деятельность» («Р. Барт. Структурализм как деятельность») и т.д., эта обособленность относительна – в том смысле, что в упомянутых и многих других случаях парная категория предполагается присутствующей по умолчанию. Это похоже на то, как категория места предполагается как сама собой разумеющаяся, когда речь идет о времени: мы спрашиваем, «который час?», не уточняя при этом «здесь и сейчас». Действительно, Ле Гофф в своей книге описал не только о цивилизацию, но и культуру средневекового Запада, Ясперс реконструировал современный ему культурный контекст, а Барт писал о структурализме как способе (алгоритме) мыслительной деятельности: «Структуралистская деятельность включает в себя две специфических операции – членение и монтаж», – писал Барт.

Похоже, что системность культурологических категорий на сегодняшний день скорее не выявлена, чем отсутствует. Данная работа, как представляется её автору, может послужить шагом к устранению этого противоречия.

Найдорф М.И. Производство прошлого (к культурологии времени)

Найдорф М.И. Производство прошлого (к культурологии времени).
Опубликовано: Эсхатос: философия истории в предчувствии конца истории. Сб. ст. - Одесса: ФЛП "Фридман А.С.", 2011. - 366 с.

{Для удобства цитирования в тексте статьи в фигурных скобках указаны концы соответствующих страниц книги}.

Вторая публикация: М. Найдорф. Историзация, или Производство Прошлого. - Вопросы культурологии.-М., 2012 № 3. -С.11-15

Интуиция необратимо однонаправленного, так называемого «линейного», времени, выраженная метафорой ленты или потока (например, «река времён» у Державина), свойственна европейской культуре в её средневековой и нововременной формах (по-разному, конечно). Необратимость времени означает, что ничего в этом мире не может повториться в том же точно смысле, что и раньше. Однонаправленность – что некоторые события, имевшие место в пространстве данной культуры, влияют на то, какое значение будут иметь события, которым еще предстоит состоятся. Например, казнь короля Франции Людовика XVI (1793) происходила «в виду» прецедентной для неё казни короля Англии Карла I (1649) так же как русская революция 1917 года «видела» себя как историческое воспроизведение французской революции 1789 года, а ежегодное празднование христианской Пасхи имеет значение/смысл лишь ввиду Воскресения Христова – события, к которому данный праздник отнесён, и для тех, кто в него верит.

Поэтому время в культуре следовало бы определить как порядок чередования значимых событий в данном культурном пространстве. В архаической культуре значимыми признаются лишь начальные мироустанавливающие события. Поскольку события в культуре этого типа своим значением привязаны к исходному (образцовому, «прецедентальному») акту творения, то чередование получается тавтологическим, обратимым, цикличным. В средневековой христианской модели культуры система значений опиралась на несколько фундаментально значимых событий, рамочно ограничивавших всё происходящее. Двусмысленность средневековой интуиции времени состояла в совмещении двух моделей: в чередовании уникальных событий на пути от начала истории к её финалу, с одной стороны, и в бесчисленных символических репродукциях значимых библейских персонажей и событий, с другой. Двойное время средневековья и линейно, и тавтологично, поскольку двумирным было и само средневековое культурное пространство в целом.

Новое время определяет значимость масштабом человеческих деяний. Число значимых событий от этого резко возрастает и в принципе становится неограниченным. Войны и революции, научные открытия, художественные произведения, технические изобретения и т.п. становятся времяизмерительными вехами. С этой точки зрения в культурном пространстве Нового времени «позже» означает «в присутствии». Наука по{304}сле Галилея стала иной, чем до него, музыка «в присутствии» творчества Бетховена приобрела иной облик, чем до него, индустрия в виду изобретения Уаттом компактной паровой машины превратилась в капиталистическое производство, мир после наполеоновских войн стал другим и т.д.

Известно, что астрономическая хронология существенно уступает в точности культуро-историческому времяизмерению. Так, век XVIII содержательно начался после смерти Людовика XIV в 1715 году, век XIX культуро-исторически следует отсчитывать от 1815 года – года битвы при Ватерлоо и отречения императора Наполеона от власти. Да и недавний ХХ век содержательно тоже не совпадает с его астрономическими границами. Основные значимые и, что важно, взаимосвязанные события ХХ века располагаются в интервале от начала Первой мировой войны (1914) до падения Берлинской стены (1989), символизировавшего конец 40-летнего мирового противостояния, под именем Холодной войны, и расцвет постмодерна.[1]

Линейное время – чередование одних значимых событий в свете других – имеет еще одну особенность: случившееся может не только предопределять в той или иной мере значение последующего события, но и влиять на переосмысление предшествующего. Например, введение конвейерной ленты на автозаводах Форда приобрело новый смысл, когда эта технология стала общепринятой (т.н. «фордизм»). Выставленный среди других холст Клода Моне – «Впечатление. Восходящее солнце» – дал название известному направлению в искусстве, а выставка 1874 года в мастерской фотографа Надара, где публике была впервые представлена эта картина, сохранилась в «ленте времени» благодаря последующей судьбе импрессионизма. Убийство наследника австрийского престола сербским националистом в июле 1914 года является особо значимым, потому что с ним связано последовавшее вскоре начало Первой мировой войны. Примеры можно продолжить. Они показывают, что там и до тех пор, пока существует возможность обратного влияния событий на смысл/значение предыдущих, эта взаимная связь помещает их в один период времени. Если же разрыв взаимодоступности значений кажется непреодолимым, то мы фиксируем его как разрыв двух периодов времени – прошлого и настоящего.

В этой перспективе история – это область событий с определенным значением. Если в современной культуре отсутствуют ожидания, что какие-либо грядущие события смогут заставить переосмыслить значение убийства Юлия Цезаря (44 г. до н.э.) в римском сенате, то это убийство – в {305} истории. Если мы не ожидаем, что какие-то события смогут радикально изменить значения Клермонтского собора (1095) для эпохи Крестовых походов, то для нас он – в прошлом, т.е. в истории. Поражение Германии во Второй мировой войне заставило многих переосмыслить политические события предыдущих десятилетий, но сейчас трудно вообразить, какое новое событие могло бы сообщить иное значение приходу нацистов к власти в 1933 году. Это значит, что нацизм, по крайней мере, германский нацизм, уже отправлен в историю. В этом же значении – недостижимого переосмыслению прошлого – мы употребляем выражения, типа, «история воздухоплавания» или «история медицины», «история музыки» или «история химии» – по крайней мере до тех пор, пока кто-то не напишет эти истории убедительно по-иному.

Линеарное время, таким образом, разделено одной, постоянно смещающейся точкой – той, где линия времени делится на Прошлое и Настоящее, или, иначе, где события Настоящего становятся событиями Прошлого, где Современность обращается в Историю. Обыденный взгляд на время состоит в том, что в этой точке перехода всё состоявшееся Настоящее отправляется в Прошлое. Но это не верно. Значительная часть Настоящего обречена не Прошлому, а бесследному исчезновению. Большинство наших повседневных событий – обедов, встреч, покупок, развлечений, поездок по городу – ушли не в Прошлое, а в небытие. В Прошлом остались лишь некоторые из них по причине их исключительности. Из сотен часов, проведенных в школьных классах в нашем прошлом остались немногие, имеющие значение. Перемещенный в прошлое период интенсивной деятельности, если он был лишен значимых событий, кажется мгновенно «пролетевшим», насыщенный же значимыми событиями – кажется долгим. Время, зависящее от чередования значимых событий, может быть «быстрым» или «медленным». Но обозримо оно только тогда, когда события завершены, когда они составляют часть прошлого времени.

Если Настоящее дается нам самим фактом нашей жизни, то Прошлое мы получаем «из рук» своей культуры, в виде готового знания о событии и его значении. Например, эпизод из истории Средневековья, который называется, «борьбой за инвеституру» (противоборство в XI столетии между императором Генрихом IV и папой Григорием VII за право вводить в должность епископов) дан нам вместе с его местом в истории средневековой Европы, т.е. вместе с его значением. Похожим образом, вместе с их значениями, являются нам большинство исторических артефактов – так, как будто они явления природы, тоже данные нам вместе с их значениями. Собор Нотр-Дам де Пари столь же незыблем в его историческом значении, как в его физическом существовании. И это похоже на то, как незыблемы географические значения Волги или Каспийского моря. Массовая резня {306} гугенотов во Франции в 1573 году («Варфоломеевская ночь») остаётся предметом интерпретаций, но сам факт принадлежит истории, т.е. является первичной данностью, которую мы унаследовали от предыдущих поколений. Разбираться в ней – это ремесло историка, но саму эту данность и её значение не приходится постулировать. В случае открытия нового факта, историк не присваивает ему историческое значение, а устанавливает его.

Однако, и в точке перехода Прошлое не наступает само собой. Как и всё человеческое, Прошлое образуется человеческим действием. Это специфическое действие можно назвать историзацией Современности. Точка историзации, понятное дело, находится не в сиюминутности. Её местоположение зависит от того, насколько широко простирается связность событий, образующих Современность. В контексте проблемы времени связность событий означает их способность взаимно влиять на смысл/значение каждого из них. Пока в турнирной таблице не заполнены все клетки, каждое из соревновательных событий (игр, встреч) влияет на турнирное положение участников, и, наоборот, значение каждого из соревнований определяется турнирным положением соперников. Когда таблица заполнена, турнир уходит из современности – в прошлое или в никуда.

«Современный джаз, – читаем в словаре, – совокупность стилей и направлений джаза, возникших с конца 1930-х годов после окончания периода классического стиля и "эры свинга"». Здесь не сказано, кто и почему решил считать упомянутые «стили и направления» последних 70-ти лет «современными», но смысл этого решения состоит в констатации окончания известного «периода». Указан момент в «чередовании значимых событий в данном культурном пространстве», когда музицирование «звёздных» оркестров (таких, скажем, как Бенни Гудмена и Гленна Миллера) перестало оказывать влияния на последующие явления в мире джаза. «Табличка» классического стиля и эры свинга в джазе была «заполнена», и эти стили были перемещены в Прошлое джаза как вида музыки.

Перевод Настоящего в Прошлое становится практической проблемой везде, где устанавливается «линейная» концепция необратимо однонаправленного времени. Творческой проблемой, можно было бы уточнить. Недаром, первый решительный разрыв времени, создавший Прошлое, дан в Библии как воля Всевышнего: «И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе» (Быт. 12:1). С заключением Завета Авраама со Всевышним язычество стало содержанием Прошлого для еврейского народа. Новый Завет отправил в Прошлое язычество для всех народов, принявших христианство (христиане верят, что Иисус Христос скрепил своей кровью новый (второй) союз-договор между Богом и человеком {307} (1 Кор 11:25; Евр 9:15). Еще пример, уже не библейский – создание концепции «Темных веков» (Ф. Петрарка, 1304—1374) в эпоху Возрождения. Эта концепция обосновывала новое Прошлое – Средневековье. Через полтысячелетия голландский историк культуры Йохан Хёйзинга (Johan Huizinga, 1872-1945) рядом своих работ установил отличие эпохи Возрождения как от Средневековья, так и от Нового времени. Тем самым Хёйзинга завершил описанный им самим в статье «Проблема Ренессанса» (1920)[2] процесс историзации этой эпохи.

Историзация искусства, то есть отделение в непрерывном художественном потоке той его части, которую следует понимать как классику (Прошлое), от другой, которую следует воспринимать как Современность («современное искусство»), обсуждается в статье Х.Ортеги-и-Гассета «Искусство в настоящем и прошлом» (1927). «Вовсе не каприз заставляет нас отделять искусство прошлое от сегодняшнего искусства. – пишет испанский философ. – Наслаждение искусством иных времен уже не является собственно наслаждением/.../, поскольку в этом случае «от своих воззрений мы отправляемся к воззрениям иных времен и, таким образом, сами превращаемся в некую вымышленную личность».[3] Представление о «вечном» в искусстве – не более, чем историческая близорукость, пишет он: «Вера в вечность искусства, благоговение перед сотней лучших книг, сотней лучших полотен - все это казалось естественным для старого доброго времени», но «любые ценности, и уж во всяком случае те из них, которые мы склонны считать неподвластными времени, представляют собой лишь минимальную часть произведений искусства иных времен»[4]. Иными словами, в Прошлое и в Современность смотрят разными глазами. И устранить эту путаницу подходов важно не только ради верного восприятия классического искусства, но также и ради адекватного отношению к искусству современному, которое, как замечает Ортега, «не рассматривают больше в качестве "серьезного" дела, а предпочитают видеть в нем прекрасную игру, чуждую пафоса и серьезности».

Таким образом, проблема историзации оказывается ещё и проблемой адекватного отношения к Современности. Без такого разделения новые значение текущих событий оказываются замещены значениями, возникшими в мире прошлого и бездумно назначенными событиям вновь происходящим. Возьмем к примеру классическую музыку. Приблизительно {308} в середине ХХ века репертуар филармонических концертов стабилизировался, ограничившись, в основном, шедеврами «классики» от Гайдна и Моцарта до Бартока и Шостаковича. Одновременно в музыкальной практике сложилось представление о «современной музыке», которая в сущности была настолько другой, что уже не зависела в своём значении от классики и не могла воздействовать на её восприятие. Тут-то следовало провести разделение, признав филармонию музеем музыкальной классики. Там, где этого не произошло, в частности, в СССР, современная музыка еще долго драматическим образом воспринималась как ошибка, как испорченная классика, как немузыка, наконец («сумбур вместо музыки»[5]).

Пример политический. Распад СССР произошел в 1991 году, но его историзация до сих пор не завершена. Значительная часть жителей послесоветских стран сохраняет верность советской идеологии, символам и почтение к некоторым советским лидерам. Противоречивость такой позиции тяжким бременем лежит на осмыслении текущих событий, которые в свете не отторгнутых ещё, не историзированных значений представляются свидетельствами институциональных искажений и порчей нравов. Нелишним будет напомнить тут о несостоявшейся до сих пор историзации внутриукраинского западно-восточного культурно-исторического противостояния.

Задержка историзации может касаться и частных случаев. Одесский оперный театр – памятник городской архитектуры. И в этом смысле он историзирован, т.е. его архитектурно-эстетическое значение вполне определилось и вряд ли может быть пересмотрено. Но – это ещё и действующий театр, и ввиду этого обстоятельства он, как представляется, не подлежит историзации. Двойственное значение данной институции ставит её в ложное положение исторического казуса, недоразумения. Возможно, делу могло бы помочь признание опер и балетов, исполняемых в театре, принадлежащими истории – так же, как и само здание. Последовательная историзация Одесского оперного, переназначение его в качестве действующего музея оперы как художественно-эстетического продукта и символа абсолютистской эпохи, помогло бы преодолеть известную непроясненность его значения в составе современности.

В культуре с «линейным» временем Прошлое – это не то, что отвергнуто, а то, что сохранено из уже прожитого. Можно сказать, что Прошлое в такой культуре – это форма структурирования и хранения обретенного опыта. Этим определяется исключительно важное значение историзации как творческого процесса. Каждое живущее поколение унаследует в та{309}кой культуре Прошлое целиком – как историю, созданную предками. Но каждое новое поколение обладает таким опытом, который был ранее не известен, и который следует историзировать. Это человеческое деяние требует иногда мужества и даже дерзости. Взамен современные события получают шанс освобождиться от пут унаследованных значений, ставших ложными и ничего уже не объясняющими.

--------

[1] Эрик Хобсбаум назвал свою книгу «Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век» (М., 2004). Правда, даты у него стоят: «1914-1991».

[2] Йохан Хейзинга. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. -М., 1997. - С. 304.

[3] Искусство в настоящем и прошлом//Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры.- М., 1991, с. 306. [Текст статьи в Интернете – http://www.philosophy.ru/library/ortega/iss.html].

[4] Там же, с. 305.

[5] Так называлась редакционная статья в газете «Правда» от 28 января 1936 года об опере Д.Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», с которой началась государственная пропагандистская кампания в СССР против современного искусства