РЕЦЕНЗИИ

«ЧЕЛОВЕК В СВОЕМ УМЕ НЕ ЗАДАЕТ ТАКИХ ВОПРОСОВ»
http://club.sunround.com/22/149_naidorf.htm

Журнал «22» издательства «Москва-Иерусалим» в Одессе появляется редко. А жаль. Наверное, это один из лучших журналов на русском по качеству языка и материалов. Точнее сказать, по частоте появления в нем текстов (стихотворных, прозаических и публицистических), о которых можно сказать, что они написаны умно, глубоко и со знанием дела. И очень часто талантливо.

Недавно достался мне (подарили) номер 145, а в нем – повесть Анны Соловей «Йорик». Прочел и, как говорится, «не могу молчать». Об авторе сказано: тележурналист, живет в Иерусалиме. Из Интернета выяснилось, что происходит из Ленинграда. И еще, как оказалось, эта вещь доступна в Сети [http://komnata.frogpro.ru/Members/Solovey/Iorik9.doc], хотя «с листа» и с экрана она читается совсем по-разному. По-моему, с экрана она не может произвести глубокого впечатления, потому что предполагает интимную близость, а экран – как витринное стекло – демонстрирует, но не роднит.

Жанровое определение «повесть» к «Йорику» не подходит. В журнале сказано – «проза». Так правильнее. По идее в повести должны быть персонажи, и в «Йорике» их вроде бы много, но в литературном смысле их нет, они личностно не прописаны и при чтении спутываются. Это скорее – художественно написанное эссе, у которого один персонаж – автор. А каждое из имен – это название одной из предельных ситуаций, в которой бег повседневности уже не спасает от главных вопросов. Основная ситуация – юноша, тяжко страдающий онкологическим заболеванием в иерусалимской больнице. Значит, все, кто рядом, больные и здоровые, вынуждены определяться: пациенты, родители, друзья, врачи, медсестры и даже раввин, проповедующий в больнице на Песах.
В жизни все сплетены теснейшим образом. И эта неустранимая стесненность человеческая – в больничной палате, в семье, на работе, в подорванном террористом автобусе – один из абсолютов современного бытия. В этой стесненности мы равны. Еще один абсолют, объединяющий всех – смерть. Вот, собственно, и все в современном мире, где Б-г, Природа и нравственность признаны факультативными регуляторами, т.е. предметами веры по личному выбору. Исходные данные налицо. «Тут у нас ничего не скрывают. Справляйся сам, как можешь», – читаем в самом начале текста. Отсюда – поток вопросов, которыми персонажи обогащают друг друга, точнее, читателя. Эссе Анны Соловей – о мучительных поисках такой картины мира, которая могла бы примирить, вдохновить и утешить, имея в основании лишь два этих абсолюта: смерть и стесненность человеческого бытия. Ничего себе задачка, не правда ли? «Человек в своем уме не задает таких вопросов», – читаем в «Йорике».

Важнейшая вещь – в этих условиях сохранить, отстоять собственное достоинство. Обсуждается все, на что можно опереться. Можно, вроде бы, на воспоминания и фантазии. Но: «все мечтают облапить привидение руками. Идиотство. А как правда что-то нащупают, так начинают орать от страха, как сумасшедшие... » (Главка «Шиповник»). Жуткий старик Гриша, умирающий сосед по палате, находит себе опору в беспредельном эгоизме: «А старик вот что сделал. Сидел, смотрел, смотрел на меня и говорит, - Ну и говно же ты, - а сам улыбается» (название главки «Гордость»). Женщины в «Йорике» ищут опору в любви. Ну, да, если в условии – стеснение, то в ответе должна быть любовь. «Мы обнялись очень сильно, так тяжело быть отдельно друг от друга, и волосы у нее пахли шиповником» (главка «Ангелы»). Мужчины – в семье: «он хочет семью и ему не стыдно этого сказать: покоя. Жизнь и так всех мучает, зачем еще добавлять? Он хочет простоты в отношениях, жалости и взаимной поддержки» («Счастье»). Ни один из ответов в «Йорике» не окончательный. Думай, читатель.

Особенно хорош язык. Литературен, - хотя имитирует обыденную речь, - до такой степени, что цитаты из Арсения Тарковского не «выпирают».
Такой вот, неожиданный подарок незнакомого со-мыслящего и со-чувствующего человека, Анны Соловей.
Спасибо!

****************************************************************
ОДЕССИТ, ИЗРАИЛЬТЯНИН, ПИСАТЕЛЬ
http://club.sunround.com/22/150_naidorf.htm


Яков Шехтер называет себя литератором. Наверное, потому, что он еще помнит об особой роли писателя в русской культуре - быть учителем и проповедником, быть защитником бесправных и безгласных. В России, стране, где ограничение самовластия и общественный интерес никогда не были обеспечены парламентом и законом, общественная справедливость давно уже стала делом совести отдельных людей. В русской культуре их называли интеллигентами. Писатели в России считались интеллигентами по долгу и призванию. Пишущий по-русски, израильтянин Яков Шехтер не хочет быть "русским писателем" в этом старом смысле. Он по-другому писатель - увлекательный рассказчик, фантазер и даже религиозный философ. Еврейский философ, нужно уточнить.

Я только что прочел его роман "Астроном" и затрудняюсь сказать определенно, о чем он. Не о событиях русско-японской войны, которые описаны не менее, чем на четверти страниц книги. Не о жизни старинного уральского города Кургана (еще полромана). Конечно же, не об астрономии и строительстве телескопа. Обо всем этом написано в книге со знанием технологических подробностей и с живейшим интересом к этим предметным обстоятельствам жизни немногочисленных, правда, персонажей. Но в том-то и дело, что жизнь шехтеровских персонажей - и в России, и на Земле Израиля - приобретает полносмысленность тогда, когда они находят в себе стремление и душевные силы вырваться из вязкой рутины повседневности.

Матрос русского флота, честно исполняя свой долг, никогда не забывает молиться своему еврейскому Б-гу. Советский школьник, внук того матроса, лазит по ночам на башню к чудику-поляку, чтобы с ним вместе строить телескоп и вдумываться (не только всматриваться) в звездное небо. Солдат-резервист прерывает рутину постовой службы у гробницы праотцев в Хевроне субботой в доме поселенца, который открывает ему тайные смыслы этого священного места. Один из мотивов романа, на мой слух, это предупреждение об опасности растворения в повседневности, каким бы соблазнительным оно ни показалось.

Подросший ученик астронома-отшельника не упустил представившегося ему шанса покинуть свое избранничество, направиться к успеху и признанию, стать как все. Это так по-человечески! "Трепещущая ниточка единомыслия никогда еще не связывала его сразу со столькими людьми, и это новое для него чувство наполнило грудь радостью. Небо сразу подпрыгнуло вверх, ветерок перестал обжигать, и виды на предстоящий день показались такими сладкими, что у него замерло под ложечкой", - Шехтер пишет "показалось", потому что в момент наивысшего счастья его персонаж погибает.

В дневнике моряка-деда, заботливо переведенного мамой с идиша на русский, Миша прочел солдатскую запись: "Рядом тяжело дышат, храпят соседи по землянке, возможно, те самые люди, рядом с которыми мне придется умереть и быть похороненным вместе. Провести вечность рядом с ними - это ли не страшнейшее из наказаний! Ведь из могилы не убежишь и соседей не переменишь. Придется лежать бок о бок, дожидаясь конца времен". И в другом месте о том же: "…Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что человеческое общество, в том виде, в каком оно существует сегодня, плохо устроено для совместного проживания".

Собственно, искусство жизни романных персонажей состоит в том, чтобы повседневностью не загораживать себя от чуда своего присутствия, которым Всевышний оберегает их от одиночества.

Для Якова Шехтера чудо в том, что он писатель ("Б-гом данный"!). Он высказывается добротной реалистической русской прозой, впрочем, плохо приспособленной к мистике религиозных намеков, символов, легенд и преданий. Он сам чувствует, что сидит на двух стульях, рискуя упасть промеж них на пол. Но держится. Ловко держится. Тем и интересен.

"За тонкой кожурой рассказов пульсировала энергия Моше. Ажурная сетка сюжетов едва сдерживала его напор". Сказано об еврее-переселенце из Хеврона. Очень подходит к тому, что можно сказать об авторе романа.


------------------------------------------------------------------------
НА ГРАНИ КУЛЬТУР
http://frodian.livejournal.com/19636.html

Рояль – одно из немногих оставшихся в употреблении механических устройств XVIII века. Внутри у него стерженьки, рычажки, толкатели, пружинки, шарниры, молоточки. Точный технический расчет и никакой тайны. Кажется, что звучание его должно быть бездушным и немного загадочным, как в механических «часах с музыкой» – что-то вроде того музыкального «логотипа», который в начале каждого часа посылает в эфир радио «Гармония мира».

На самом деле рояль может звучать бесконечно разнообразно и одухотворенно. Музыканты-романтики, признавшие в XIX веке рояль совершеннейшим из музыкальных инструментов, научились выражать на нем разнообразные оттенки человеческих чувств. Но душа рояля всякий раз – это душа управляющего его механикой артиста. Двести лет одно за другим поколения артистов накапливают – из рук в руки непрерывно – и умножают тончайшею технику взаимодействия: человек сливается с механизмом, рождая музыку. Поистине, артист, сумевший унаследовать эту школу – бесценное и редкое достояние современности!

И в буквальном смысле – дорогое. С тех пор, как мы вступили на путь рыночно-демократического устройства жизни, поддерживать былую концертную жизнь стало для нас не по карману. Гастрольные пути крупных артистов пролегают теперь в дали от Одессы.
Но бывают подарки. В ноябре с.г. посольство Франции в Украине совместно с «Французским Альянсом» организовали в Одессе концерт великолепной пианистки Ванессы Вагнер. Сначала – наивно и смешно – слушателям сообщили все, что они должны думать о предстоящем выступлении: «Игра этой пианистки отличается необыкновенным очарованием, тревожной чуткостью, поэтому слушатель воспринимает ее музыку с большим эмоциональным напряжением». Реклама может и соврать, но эта оказалось правдой. Чуткость к каждому звуку, достоинство подлинности и доверительная простота – все вместе в игре пианистки очаровало. Как оказалось, надолго.

В центре программы – национальный французский гений – Клод Дебюсси. Искусство музыкальных событий, изысканно сотканных из фраз, звуковых кластеров, сочетаний тембров, пауз и других элементов музыкального вещества. Так трактует его, надо сказать, с редкостной убедительностью, артистка – как первоисточник музыки ХХ века.
Но вот что интересно и необыкновенно поучительно: сыгранные в таком же ключе Прелюдии Рахманинова не произвели никакого впечатления. Этот бесконечно русский композитор был младшим современником Дебюсси, он знал все новации своего времени, но его мышление оставалось классическим. Невидимая граница между культурами модерна и классики иногда оказывается непреодолимой: кто мыслит классически, т.е. психологически и даже может быть сюжетно, не может полюбить эстетику утонченных модернистских абстракций. И наоборот. Ванесса Вагнер, как показалось, «пошла напролом», заменив «русский дух» Рахманинова французским. Не получилось.
Зато поразительно содержательной была ее трактовка сонаты Шуберта. Сосредоточенная печаль, мужественно уравновешенная, даже просветленная безнадежность. Нужна музыка, чтобы выразить эти сложные душевные состояния.

Когда играет Ванесса Вагнер, кажется, что в этот момент нет ничего важнее, чем слушать ее. Это и есть – большой артистический талант.

Найдорф М.И. Культурологический анализ в учебном процессе: анализ одной новеллы из сборника XIII века ‘Il Novellino’

Статья опубликована: Культурологический анализ в учебном процессе: анализ одной новеллы из сборника XIII века ‘Il Novellino’ М. И. Найдорф. - // Вопросы культурологии. - 2006. - N 7. - С. 33-36.
{Фигурными скобками обозначен конец каждой страницы в журнале}

Обучение студентов навыкам анализа текстов и других артефактов инокультурного происхождения составляет одну из постоянных, “сквозных” целей преподавания дисциплин всего культурологического цикла. В данной статье содержится пример анализа одной раннеренессансной новеллы из сборника “Новеллино”. Задача анализа - установить правильный, исторически обоснованный способ понимания текста, отвечающий намерениям автора и читателей, которым данный текст был первоначально адресован.


Первичным материалом при изучении особенностей той или иной культурной системы служат элементы ее цивилизации (вещи, тексты, институты и т.п.). Однако, правильное истолкование их культурного смысла нередко составляет проблему. Взгляды и поступки людей другой (например, средневековой) культуры порой трудно объяснимы с позиций нынешнего здравого смысла, поскольку они продиктованы совсем иными, чем современные, представлениями о достойных (недостойных), одобряемых (порицаемых) целях и действиях и имеют свое последнее обоснование в других, чем привычные нам, общепринятых представлениях об устройстве мира и месте человека в нем. То, что очевидно в одной культуре, не очевидно в другой, и там, где необходимо покинуть очевидности своей культуры ради очевидностей другой, возникает нужда в культурологическом анализе.

При изучении культуры Возрождения широко используются фрагменты из памятника итальянской литературы XIII века сборника “Новеллино”[1]. Составленный из ста весьма разнообразных и часто остроумных коротких рассказов, “Новеллино” свидетельствуют о раннем наступлении эпохи Возрождения в Италии: и язык, и литературный стиль этой беллетристики явно отвечали уже новому, ренессансному по своей сущности, чувству жизни и новым идеям. С другой стороны, вкусы неизвестного автора сборника, и его читателей все еще были глубоко укоренены в традициях средневековой литературы, в которой большое место занимали короткие повествовательные жанры, такие, например, как жития святых и “exempla” (“примеры”) – воспитательные рассказы, призванные научить правильному мышлению и поведению. Но если “примеры” можно считать устным жанром, поскольку они чаще всего звучали в церковных проповедях и для них создавались, то новеллы сборника – это уже письменная литература, расходившаяся в рукописных копиях, хотя и унаследовавшая признаки устного жанра. В “Новеллино” мы можем ощутить как усилие автора вырваться из средневековой традиции, чтобы ответить вкусам и устремлениям новых читателей, так и верность привычным чертам средневековых воспитывающих рассказов, благодаря чему новеллы сборника сохранили свой наставительный смысл, уравновешенный, однако, достоинствами развлекательности и ясности литературного стиля.

Одна из новелл сборника (‘Новелла ХС’) рассказывает “О том, как император Фридрих убил своего сокола”. Вот ее текст.{33}

“Император Фридрих отправился однажды на соколиную охоту. И был у него превосходный сокол, которого он очень ценил, больше даже, чем какой-нибудь город. Спустил его на журавля, взлетевшего высоко. Сокол поднялся гораздо выше него. Но, увидев под собой орленка, погнал его к земле и так ударил, что убил.

Император подбежал, думая, что это журавль, и увидел, что произошло. В гневе он позвал палача и приказал отсечь соколу голову за то, что тот умертвил своего государя”.

Рассказ, который при неподготовленном чтении кажется немного странным, представляет собой не совсем то, за что, как кажется, он себя выдает: навряд ли стоит понимать его в духе “светской хроники” как случай из жизни знаменитости XIII века. Но чтобы прояснить первоначальный смысл новеллы, созданной семь веков назад, следует попытаться выявить в ее содержании свидетельства, указывающие на те представления о мироустройстве, которые объединяли ее автора и читателя, а также представления о цели, ради которой подобные тексты создавались, хранились и воспроизводились, т.е. прибегнуть к культурологическому анализу новеллы.

Начать следует с ситуации, описанной в новелле (ситуация – это системный объект, возникающий вследствие и на время протекания человеческий деятельности). Анализ ситуации предполагает определение субъекта деятельности, образовавшей данную ситуацию, значимых элементов ситуации и смыслов (значений), которыми эти элементы в рамках данной ситуации наделены. В ‘Новелле ХС’ субъектом (создателем) описываемой ситуации определен император, совершающий соколиную охоту, значимыми ее элементами названы журавль, сокол, орленок и палач, причем, три первых персонажа даны в иерархически соотносительном значении: орленок – сокол – журавль.

В нормальное развертывание ситуации здесь вкраплена неожиданность: сокол, в нарушение определенного ему подчинения, выступает субъектом собственной деятельности, смещая тем самым исходный порядок значений. Вследствие этого, охота императора превращается в испытание верности сокола и его казни. Казнь вообще – это особого рода ритуальное убийство; здесь она служит указанием на исключительное право императора на субъективность и власть. Таким образом, ситуация, описанная в ‘Новелле ХС’, в конце ее чтения должна быть переосмыслена по сравнению с началом: выясняется, что это не сообщение об императорской охоте, а сообщение об иерархии и власти. Иначе говоря, в форме рассказа о частном событии, это сообщение утверждает порядок, имеющий всеобщий смысл (вроде того, что “всякая власть ослушника карает”). Характерные черты таких сообщений – условные действующие лица и возможность случиться везде и всегда. А умение видеть в обособленном сюжете пример чего-то более масштабного и значительного, т.е. прочесть его аллегорически, как читают евангельскую притчу о талантах, например, вырабатывался длительной традицией фольклорно-мифологического и средневекового религиозного осмысления мира.

В новелле, однако, указано собственное имя – императора Фридриха. Именование субъекта ситуации именем исторического лица помещает притчу в иной историко-культурный контекст. Для читателя-современника “Новеллино” имя императора Фридриха указывало на конкретную личность, с которой был связан целый комплекс представлений, часть из которых имела фактическое, а часть – легендарное обоснование.

Фридрих II Гогенштауфен (Friedrich II Hohenstaufen, 1198-1250) был королем Сицилии (как Фридрих I) с 1197, германским королем (1212-50) и императором Священной Римской империи с 1220. Во время VI крестового похода Фридрих стал еще и королем Иерусалимским (1229). Фридрих II был яркой личностью, одним из самых образованных людей своего времени, вел жесткую энергичную борьбу за объединение Италии под своей императорской властью и имел фактической целью создание империи нового типа, известного позже как абсолютная монархия. Логика борьбы в конце концов сделала врагами этого императора не только укрощенных им крупных феодалов, но и Папу римского, и крупные, в особенности, северо-итальянские города. Он умер, так и не осуществив своих грандиозных мироустроительных проектов, но его мощное воздействие на европейский политический мир имело долгосрочные последствия в умах и чувствах людей. После смерти императора “современники придали его образу некое хилиастическое[2] значение, – пишет писатель-историк Бруно Глогер[3]. – Простой городской и деревенский люд сделал его героем легенд, согласно которым, Фридрих не умер в 1250, а скрылся, чтобы когда-нибудь явиться, реформировать Церковь, установить царство всеобщего мира и благоденствия. Во 2-й пол. 13 в. в Италии и Германии появлялись самозванцы, выдававшие себя за императора Фридриха II”.

Вторая половина XIII века – это и есть время создания “Новеллино”, автор которого соединил известный сюжет[4] с легендарным именем, которое для его читателя было указанием на выдающегося, образцового, идеального императора[5]. Результатом этого сложения смыслов в ‘Новелле ХС’ стала персонализация мироустроительной власти, представление о том, что поддержание правильного миропорядка осуществляется не извечно само собой, но является прерогативой императорской воли.

Значение этого смыслового сдвига может стать яснее при сравнении новелл сборника с любым из многочисленных “примеров” (“exampla”) средневековой традиции. Вот образец такого “примера”.

“О клирике, Блаженной Матери преданном, у коего уже умершего в устах цветок был найден”.

“В Шартре проживал некий клирик, нравом легкомысленный, мирским заботам предававшийся, а также плотским вожделениям подверженный сверх всякой меры. Он, однако, Богородицу всегда имея в памяти, как и тот, о коем прежде мы поведали, часто ангельским ее приветствовал приветствием. Когда ж он, как рассказывают, недругами был погублен, то, зная, сколь {34} неверную жизнь он вел, постановили, что должно его похоронить вне кладбища. Так и сделали, и зарыли сего мужа вне пределов [освященного участка (atrium)] безо всякого почтения. Когда же пролежал он там тридцать дней, Пресвятая Дева, [чистейшая] из дев, пожалев его, явилась одному из клириков и так рекла: "Почему же столь несправедливо обошлись вы с моим канцлером, положив его вне пределов вашего кладбища? Когда же тот спросил, кто есть этот ее канцлер, пресвятая так ответствовала: "Сей, который вами тридцать дней тому назад был захоронен вне кладбища, служил мне преданнейше и пред алтарем меня весьма часто приветствовал. А потому отправляйтесь поскорей и тело его, забрав из недостойного места, на кладбище перезахороните". Когда же клирик всем о том поведал, те, изумившись немало, могилу отворили и во рту [у погребенного] обнаружили прекраснейший цветок, [равно как и то, что] и язык его [был] цел и невредим, как бы готовый специально к восхваленью Господа. И уразумели все присутствующие, что служил он Господней родительнице устами своими службу, коя той была [весьма] угодна. И, перенесши тело его на кладбище, восхваляя Господа, достойно погребли его. Полагаем, что сие не только для него, но также ради нас соделала святая Богородица, дабы мы, яко о том услышавшие, возгорелись любовью к Господу и к ней самой”. [6]

“Пример”, - пишет исследователь этого жанра выдающийся историк-медиевист А.Я.Гуревич, - являет своего рода микрокосм средневекового сознания. Этот предельно короткий рассказ, в котором обычно минимальное число действующих лиц, несет на себе колоссальную смысловую нагрузку. В самом деле, в пространстве рассказа фигурируют два мира, перед нами - обыденный земной мир, точнее, незначительный его фрагмент — монастырь, монашеская келья, церковь, рыцарский замок, дом горожанина, деревня, дорога, лес, — и в этом уголке мира умещаются один-два, самое большее несколько персонажей. Но в это земное пространство вторгаются из мира иного Христос, Богоматерь, святой, умершие, которые сохраняют связи с миром живых и заинтересованы в его делах, бесы и даже сам Сатана. Причудливым образом эти миры, земной и потусторонний, совмещаются в “примере”, что производит необычайный, впечатляющий эффект” [7].

Отсюда хорошо видна грань, разделяющая сходные жанры: “exampla” сообщают о ситуациях с чудесами, творцами которых являются посланцы из трансцендентного мира, в Новеллино все ситуации формируются волей, находчивостью, остроумным словом пусть исключительных и легендарных, но все же земных персонажей, среди которых библейские цари Давид и Соломон, греческие мудрецы Платон и Аристотель, римские философы Сенека и Катон, средневековые императоры Карл Великий и Фридрих, жонглеры, рыцари, монахи и просто горожане из Генуи. Христос среди них – прежде всего мудрец, показывающий пример нестяжательства своим ученикам. Персонажи “exampla” существуют в средневековой двумирности, мир Новеллино – единственный, земной. Оба жанра – равно аллегорические примеры мышления и поведения, но они демонстрируют разные способы мышления и поведения, за которыми - средневековый и ренессансный способы понимания мира и себя в нем.

Хотя раннеренессансная новелла не является “примером” в средневековом смысле, она еще и не вполне художественная проза в более позднем значении, она не обладает способностью создавать собственные образы. Все три, упоминаемые в “Новелле ХС”, птицы – это символы, имеющие древнее происхождение[8]. Орел – “царь птиц”, древний символ империи, силы и власти, изображался еще на штандартах римских легионов[9]. Двуглавый орел был изображен на гербе Священной Римской империи, императором которой был Фридрих. Сокол издревле – хищная птица, натасканная для охоты. Средневековые представления смешивают сокола и ястреба, сближая благородную силу первого и хищническую, грабительскую силу второго. Журавль – распространенный фольклорный образ житейски трезвого, но простоватого хозяина. В христианстве – символ доброй жизни, верности, аскетизма. Существуют средневековые изображения журавлиного строя как “строя рыцарей, идущих в бой”. Таким образом, все элементы ситуации, описанной в новелле, включая упоминаемого в ней палача, являются образами-символами и привносят в нее свои “собственные” готовые значения, как и сюжет, использованный в новелле. Нет, следовательно, никаких оснований считать описанное в ней реальным событием и включать его в биографию императора Фридриха. Тем не менее содержание новеллы в культурологическом смысле было для ее современников подлинно революционным.

Новелла фокусирует в себе пространственно-временную структуру (хронотоп) нового типа. Пространство ситуации описано в новелле в традиционной для Средневековья верткально-иерархической упорядоченности, которую сокол вероломно нарушил тем, что поднялся выше орленка и оттуда приравнял его к журавлю, но урок новеллы в том, что как высоко ни поднимайся, а мироправитель-император стоит еще выше ибо властвует везде. Ренессансная революция смыслов выражается здесь в том, что вертикаль эта удерживается не Богом, а императором. Во временной перспективе то, что ситуация связана с образцовым императором, придает ей самой значение образцовой, правоустанавливающей, прецедентной: случившееся некогда в правление Императора имеет непреходящее значение. Такое повествование по определению является мифом, в данном случае мифом наступающей новой культурной эпохи. Язык этой новой эпохи – для нее свойственен художественный язык искусств, – в конце XIII века пока еще не выработан. Но абсолютный монарх-законодатель как герой этой культуры уже открыт и останется им до XIX века (например, Наполеон Бонапарт).

Так вдумчивый современный читатель “Новеллино” становится свидетелем великого ренессансного культурного переворота XIII века, исторические последствия которого не истерлись еще и до нашего времени. {35}


ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Происхождение рукописи сборника датируется исследователями приблизительно 1281-1300 гг. В первом печатном издании 1525 года в Болонье сборник был назван “Cento Novelle Antiche” – “Сто древних новелл”. Свое современное название “Il Novellino” он получил в миланском издании 1836 года. Новейшее русское научное издание: Новеллино / Изд. подг. М.Л.Андреев, И.А.Соколова. - М., 1984.

[2] Хилиазм (от греч. chilias — тысяча), вера в “тысячелетнее царство” бога и праведников на земле, т. е. в осуществление мистически понятого идеала справедливости еще до конца мира. Термин обычно применяется к раннехристианским учениям, осужденным церковью в 3 в., но возрождавшимся в средневековых народных ересях и позднейшем сектантстве.

[3] Глогер, Бруно. Император, бог и дьявол: Фридрих II Гогенштауфен в истории сказаниях. – СПб., 2003. Несколько глав из этой книги представлены в Интернете по адресу http://enoth.narod.ru/Medieval/Friedrich_II.htm

[4] Новеллино, с. 300. В большинстве новелл сборника использованы “бродячие”, т.е. известные из разных других источников сюжеты.

[5] Император Фридрих является героем еще семи новелл сборника (I, XIX,XX,XXI,XXIX, LIX и C), причем, в ряде случаев, например, новелле I, автор как будто не различает Фридриха-деда (Барбароссу) и Фридриха-внука, что вполне соответствует их реальной контаминации в народном сознании. “Автор “Новеллино” постоянно путает деда и внука”,- замечает комментатор русского издания М.Л.Андреев. Ук. изд., с.257. То же самое - “все больше и больше его образ и образ его деда /…/ сливались в народном сознании в одной фигуре императора-мессии” - отмечает Глогер.

[6] Из книги “Малые жанры старофранцузской литературы”/ Сост., вступ. ст., перевод со старофранцузского и коммент. М. Собуцкого. - Киев: КАРМЕ, 1995. Средневековые “exampla” из этой книги, посвященные чудесам Девы Марии, доступны а Интернете по адресу: http://pryahi.indeep.ru/mythology/christian/exempla.html.

[7] Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. – М.,1990. -С. 138. См. также: Exempla: литературный жанр и стиль мышления// Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. – М., 1989.

[8] Средневековое знание о животном мире основывалось на Библии и сведениях, доставшихся от античных авторов и излагалось в сборниках-бестиариях (от лат bestia – животное, зверь). Пример своего рода энциклопедии средневековых представлений о животном мире на русском языке: Средневековый бестиарий. Изд-во “Искусство” –М., 1984. Издание богато иллюстрировано, снабжено вступительной статьей и комментариями.

[9] “Древние источники сообщают о традиции освобождения орла во время погребения владыки: полет орла после кремации тела символизировал перемещение души к пребыванию среди богов” (Dictionary of Symbolism: cultural icons and meanings behihd them/ Hans Biederman, 1994, p.108). Появление двуглавого орла в древнем Риме связано с Константином Великим (306-337) или Юстинианом I (527-565), когда объединились под одним скипетром обе империи - Восточная и Западная, имевшие в гербах одноглавого орла. Двуглавый орел появляется на гербах государств, считающих себя преемниками Рима, например на гербе Священной Римской империи, а также на гербах фамилий, произошедших от византийских императоров или соединённых с ними брачными узами. Таким путём он попал и в Россию, когда в 1472 году состоялся брак царя Иоанна III (1440-1505) с племянницей последнего византийского императора Константина XI Палеолога Зоей (Софьей).

Найдорф М.И.Соблазн иномирия: Улично-антропологические заметки

Марк Найдорф. СОБЛАЗН ИНОМИРИЯ (улично-антропологические заметки)

Статья опубликована в издании: Морія. Альманах. – Одесса: Друк, 2006. - С. 35-44. [Цифры в квадратных скобках обозначают конец соответствующей страницы в книжке]
http://www.moria.hut1.ru/ru/almanah_05/01_04.htm

Другое издание: Найдорф, М. И. Соблазн Иномирия (улично-антропологические заметки) М. И. Найдорф. - // Вопросы культурологии. - 2006. - N 12. - С. 77-79 ...
http://english.migdal.ru/times/95/16908/
http://www.countries.ru/library/antropology/everyday/inomirie.htm


1. «Кариатида» с пятачком.
Давно теперь уже, в ранние 1990-е, когда ослабел первый паралич эпохи “Perestroika & Glasnost”, недалеко от нашего дома открыл торговлю пищевыми продуктами подвальчик, в котором главным товаром было мясо. Хозяин назвал свой бизнес громким именем «Кариатида», а его рекламным символом, и совершенно уместно, стала веселая свинячья рожица, подвешенная над ступеньками, ведущими к дверям. Но при чем тут «Кариатида»?
Всякое учреждение должно иметь собственное имя. Но стиль и вкус названий могут меняться от эпохи к эпохе. До революции 1917 года названия часто содержали фамилию собственника, потому что и сам он, и окружающие понимали его бизнес как авторское творение: «Гастроном Елисеева» или «Булочная Филиппова» в Москве, «Аптека Гаевского», «Ресторан Печескаго», «Кафе Фанкони» в Одессе – первые пришедшие на память примеры таких названий. Удачный бизнес – гордость хозяина-автора. И даже память о нем.
В советское время стало вполне возможным название типа «Столовая № 124». Понятно, что это скорее не имя, а регистрационный номер в каком-то чиновничьем гроссбухе эпохи советского бюрократизма. Трудно представить, как тогда люди могли сказать друг другу: «пойдем пообедаем в 124-ю». Это было началом массового общества, и весьма радикальным, надо сказать. С началами так бывает.

В духе позднесоветской «брежневской» эпохи получили распространение и более «красивые» названия, вроде как магазин «Темп», кинотеатр «Космос», Дом быта «Радуга», фабрика «Прогресс». Но эти и другие подобные названия имели, прежде всего, пропагандистское назначение, они должны были создать «положительную» смысловую среду. Подозреваю, что в Идеологическом отделе ЦК КПСС были созданы рекомендательные списки подобных «идеологически направленных» названий. Иначе не понять, как получилось, что центральные улицы большинства городов одинаково названы улицами «Ленина», а площади – «Октябрьскими», «Советскими» или «Революции». В Советском Союзе у всей собственности был один [35] хозяин по имени «Политбюро ЦК КПСС и Советское правительство», и этими названиями хозяин говорил населению о себе.

Частному предпринимательству в постсоветской Одессе пока еще очень мало лет, и всем, кто открывает собственное «дело» (в почти забытом уже экономическом, а не судебном значении этого слова), приходится начинать «с чистого листа». Отцы и деды новых «частных» не держали ни магазинов, ни кафе, ни парикмахерских. А подсмотренное их внуками во время поездок за границу пока плохо ложится в канву реальных трехсторонних отношений наших государства, бизнеса и публики. Но что-то придумывать надо: торговля товарами, услугами, деньгами по своей природе публична. Витрины и вывески бизнес-учреждений обращены к улице и как бы разговаривают с прохожими. Совместно они образуют особенности места и времени, создают стиль улицы и стиль эпохи. И всем хочется, чтобы стиль этот был красивым.

Кто знает, понимал ли владелец продуктового подвальчика значение слова «Кариатида»? Но очевидно, что оно казалось ему «красивым». А «красивые слова», как и «красивые имена» – это те, что связаны с миром уважаемым, ценимым, возвышенным. Хорошо, когда таким является свой мир – свой город, своя литература, свои знаменитости. Но если гражданам кажется, что собственная повседневность недостаточно значительна, то красивое ищут в другом – в мире легенд, романов или значимых событий всемирной истории, названиях мест, почитаемых как легендарные, или в эмблемах, отсылающих к иным, но притягивающим воображение мирам. Кстати, «кариатиды». Эти древнегреческие колонны в форме задрапированных женских фигур в XVII-XIX веках уже в виде архитектурных эмблем, а не колонн появляются – и весьма часто – в европейской архитектуре, включая одесскую, чтобы указать на духовную связь Нового времени с легендарной Античностью.

Так что с «красивым» словом для вывески владелец подвальчика в цель попал. Но совершенно ясно, что он не был озабочен соответствием между названием и профилем деятельности своего заведения, потому что обращался в два разных адреса. Ориентиром для покупателей служила очаровательная свинская головка. А неоспоримо красивое название было по давней традиции предназначено для чиновника, который давал разрешение на частнопредпринимательскую деятельность.[36]


2. Окна вовнутрь


Для человека, привыкшего понимать магазинную витрину «в старом стиле» как своего рода театрализованное пространство, на котором оформитель сочиняет натюрморт из товаров или мизансцену из манекенов, тематически отвечающую предмету торговли, нынешние витрины могут показаться холодными и даже чуждыми, если не уловить новой эстетики, которая диктует иной порядок организации витринного пространства.

Большинство окон, которые могли бы стать пространством представления, совершенно пусты и содержатся в небывалой ранее чистоте и прозрачности. В этом есть свой шик. Большие стекла не мешают видеть, что внутри. И если там «Парикмахерская», «Салон обуви», «Женская одежда» или «Агентство по торговле недвижимостью», то внутреннее пространство организовано так, чтобы сквозь окно с улицы оно выглядело по возможности изысканно и увлекательно, как особый мир с хорошо различимыми признаками совершенства – разнообразия товаров и услуг и атмосферы порядка и благополучия. Витрины, привлекающие собственным содержанием, остались теперь в меньшинстве.

Но если вам кажется, что вы, наконец, нашли «содержательную» в прежнем смысле витрину, присмотритесь: это не всегда так. Часто витринные окна, если они не соблазняют заглянуть вовнутрь, до отказа заполнены образцами продаваемых товаров, простодушно демонстрируя разнообразие возможного выбора, или же затянуты полиграфически исполненными изображениями на синтетическом материале, который хорошо подсвечивается изнутри в темное время суток. На них та же эстетика множества в духе гиперреализма: натурально изображенные вещи или продукты соответствующего профиля торговли, тесно «вжатые» в друг в друга и в прямоугольник окна.

Два мебельных магазина, которые находятся недалеко от моего дома, могут проиллюстрировать сказанное. Оба имеют, так называемые, «выносные витрины» – витринные пространства, выступающие из плоскости фасадной стены. Магазин «Шведские штучки» тесно заполнил витрину множеством мелких и средних предметов своей торговли. «Салон мебели» выставил в сторону улицы только большие полиграфические щиты с изображение мебели в духе журнальной рекламы. И это тоже типично для преобладающего числа изображений рекламного характера там, где они вам встречаются: [37] вещи и люди на них выполнены как типографски увеличенные рекламные страницы глянцевых журналов.

Разумеется, не все так однозначно. Витринные окна нередко используют как место для дополнительных объявлений. Перечисляются, например, виды работ, выполняемых в данной парикмахерской, вывешиваются объявления о скидках на некоторые товары и т.д., но это не меняет главного: театра в витрине больше нет.

В этой связи мне вспомнился рассказ живущего в Израиле писателя Григория Розенберга «Гойхман». Герой рассказа – старый одесский мастер-декоратор, в связи с чем рассказе упоминается витрина Центрального универмага на улице Пушкинской, в которой в конце 1960-х «сидел бодрый джаз-оркестр во фраках и с бабочками и наяривал что-то, механически шевеля руками и головами». Помню эту витрину, потому что часто останавливался возле нее. В рассказе создатель витрин говорит:

– Динамическая витрина! Ты знаешь, что это такое? Я тебе скажу, где я встретил войну. Я был в витрине. Мы делали выставку-продажу к осеннему сезону. Сидел такой джаз-оркестр из кукол с пружинками внутри, и он должен был работать от моторчика. Я все придумал сам – первый в Одессе. В мастерской работало, а в витрине еще не пробовал. Ну вот, я это все смонтировал, включил репродуктор и стал наклеивать на стекло большие такие осенние листья. Думал, наклею, запущу оркестр и посмотрю с улицы, как получается. В левой у меня, значит, пачка листьев, правой я клею… И вдруг из репродуктора: «Говорит Москва…» И оп-пай, заяц! Сообщают насчет войны. Я прямо остолбенел. Стою так, с поднятыми руками, а листья из левой руки так и падают на пол витрины, так и падают… Медленно так, как в кино… Вот… Так с этим джазом ничего не вышло. Двадцать лет после войны прошло, а я все мечтаю… Простые манекены людям не нравятся, они на людей не похожи. А куклы с моторчиком похожи. Кнопку нажал, и они делают тебе, что положено. И под музыку…

Не знаю, насколько рассказ правдив фактически, но та витрина одесского ЦУМа с джаз-оркестром осталась для меня чистым образцом витрины «старого стиля». Что же до манекенов, то в центральной части города и сейчас богатые магазины оформляют свои витрины-выставки с использованием манекенов и других элементов те-[38]атрализации. Но и там господствует совсем иной стиль – лаконичный дизайн, мало предметов, условность, подчеркнутая тем, что у манекенов нет голов. В такой витрине смысл задают весьма аскетичная цветовая гамма, строгие линии и ритмы. Дорогое удовольствие такая витрина, надо полагать, раз строят ее только дорогие магазины. Большинство мелких бизнесов, как сказано, не тратятся на витрины. Но многие из них «вкладываются» в изобретательные названия и вывески.


3. Названия и вывески


Вдоль улиц тысячи названий. Есть многократно повторяющиеся. Имя греческого солнечного бога Гелиос стало любимым названием многих бизнесов – от юридических услуг до бензозаправки, а под именем «Виртус» (лат. «доблесть») существуют сеть супермаркетов и – отдельно – частная клиника. Некоторые имена удивляют оригинальностью. Магазин «Квадратный дождь», например, продает кафельную плитку. Среди многих магазинов «канцтоваров» один называет себя «Канцтоварищ». А что, нельзя? В Одессе всегда ценили умение пошутить (может быть правильно было бы сказать: в Одессе тоже…). Когда в начале этого века в городе начала складываться новая транспортная система маршрутных такси, инструкции для пассажиров в них водители писали в шутливом стиле. Например, над дверью, где выходя нужно не забыть пригнуть голову, было вывешено: «Место для удара головой». Предупреждение о том, что об остановке нужно просить водителя со всей возможной определенностью, излагалось так: «Если захочешь выйти «где-нибудь здесь», выйдешь где-нибудь там!». Готовность к шутке все еще привычна одесситам, но маршруточное начальство видимо настроено иначе. Шутки – в сторону, и в машинах теперь вывешены бюрократически правильные объявления. Кстати, юмор в названиях заведений и в уличных вывесках – тоже редкая радость. Хорошо, если повезет встретить, заметить, осознать и улыбнуться.

За 10-15 лет развития малого бизнеса в Одессе массив названий стал уже практически необозримым. Не о всех стоит писать. Во множестве встречаются незамысловато однозначные: «Хлеб» (исключение – «Булочка»), «Аптека», «Косметика», «Обувь», «Стройматериалы», «Квіти» (по-украински написаны примерно треть всех вывесок в городе, плюс те, которые пишутся одинаково на обоих язы-[39]ках), «Пошта», «Ломбард», «Нотаріус». Есть курьезы – в духе того «кариатидного» мясного подвальчика. Один магазин продуктов называет себя «Легіон» (римское военное подразделение). Зато на его вывеске буква «і» графически остроумно решена как капитель античной колонны с земным шариком над ней вместо точки. Эти от скромности не помрут, – говорили когда-то о людях с большими претензиями.

Фамилии владельцев на вывесках не увидишь. Не принято. Возможно, что они как-то зашифрованы в странных названиях, вроде «Таврия – В», «Александр – N», «Н-Бис». Наиболее странная вывеска, из тех, что я видел, содержит такую запись: «Стоматология. КУ. МСП. №1». Как говорится, «даже не спрашивайте».


Одну тенденцию смыслообразования в этом массиве названий, мне кажется, стоит выделить, потому что по своей идее она согласуется с эстетикой современных прозрачных, вовлекающих витрин. Это – названия, как бы приглашающие заглянуть вовнутрь, где прохожего ждет некий особый, иной, необычный мир. В многих случаях это слово «мир» входит в само название. Например, «Игромир», «Світ взуття» («Мир обуви»), «Компьютерный мир», «Мир зонтов», «Мир кроссовок». Прохожего как бы зазывают в соблазнительные миры вещей – зонтов, компьютеров, замков, кроссовок, светильников!

Другие названия преподносят этот же смысл, однако, не называя его прямо. Примером могут служить названия магазинов и фирм в Одессе со словом «империя»: ресторан «Империя», бильярд-клуб «Империя», турсервис «Империя путешествий», торговля «Империя роскоши», питейное заведение «Империя спорта» и далее – «Империя вкуса», «Рок-империя», «Империя напитков», «Империя праздников»... Основной смысл слова ‘империя’ (тип государственного образования) эмоционально обогащен образом целостной мощи, господства и проникновения, который привычно связывать с этим именем. Это – то, что составляет дополнительные смыслы слова. [40]Они как бы говорят: «стань нашим клиентом, и ты войдешь в наш сильный и богатый мир» или что-то вроде этого.

Представление себя в самоназваниях каким-то особенным и потому привлекательным пространством – род рекламирования, который можно обозначить как «соблазн иномирия». Дополнительные смыслы слов почти незаметно создают эту привлекательность, намекая на мир, устроенный более интересно и ярко, чем повседневность. Наиболее явно эти смыслы выражены названиями, символизирующими безусловно привлекательный для горожан западный образ жизни. Сеть салонов игровых автоматов называется именем американского штата «Невада». Дополнительный смысл здесь: у нас в салоне – почти как в Америке. На то же молча намекает название торгового центра «Эльдорадо». Магазин одежды называет себя именем американского штата – Columbia, а риэлторское агентство – солидно именуется нетутошним словом «Атланта». Еще один распространенный «американизм» в названиях – «супер»: сеть магазинов одежды называется «Суперцена», есть название «Суперджинс» и даже книжный магазин, именуемый «Книжковий супер» (укр.).

Иностранное – все еще привлекательное. В центральной части города можно довольно часто увидеть названия, написанные латинскими буквами. Это – магазины, которые претендуют быть или являются представительствами иностранных фирм, как бы «тогпредствами» Запада в Одессе: вроде «Hugo Boss», «Paul&Shark yachting», «Kärcher», «Carlo Collucci» и т. п. В самом их существовании как бы содержится приглашение сделать покупательский шаг с улицы к соблазнительному иномирию. По той же логике многие названия имитируют или обыгрывают мотив иностранного иного, взять, к примеру, название магазина «Плит-хаус». Подобное можно перечислять и перечислять: ресторан «Этуаль», кафе «Сен-Тропе» и всякие другие заведения с названиями-сигналами иного мира «Bosfor», «Perfetto», даже «Vivace» и «Presto» . Наконец, соблазнительное «иное» может быть отмечено шрифтом и орфографией, отсылающими к дореволюционной русской истории, например, ресторан «Пингвинъ».


Километры городских фасадов – самый доступный наблюдению план городской культуры. Витрины, рекламы и вывески эмоциональны и откровенны. И изменчивы. Все позабыли уже как лет десять тому назад витало над городом английской словечко «шоп» [41] («магазин»), вписанное в вывески как кириллицей, так и латиницей. Народ шутил: «темно как в шопе». Теперь и следа этого американизма не найти. Вкусы повернулись к Европе.

Но вот что, мне кажется, можно еще увидеть в описанном выше. Одесса, похоже, почти не борется за себя как особое культурное пространство, «полис». Давит глобализация: технология витрин иностранная стандартная, привлекательность названий во многом создается «не здешними» и очень общими смыслами. Давит и простоватость вкусов тех «новых» людей, которые лучше, чем в чем либо, разбираются в бизнесе. Давит нечувствительность одесской «улицы» к славной истории города. Иначе бизнес использовал бы и это смысловое поле в названиях и заголовках. Давит принятая в наше время безымянность собственности, анонимная подвижность денег: имена, если они и вынесены на вывески, читаются как псевдонимы, подобно тому, как в интернет-общении принято использовать «nickname» (букв. прозвище). Однако же, помня, что история неостановима, следует по справедливости приписать ко всем этим утверждениям слово – «сейчас». Совсем не исключено, что запас одесской исключительности не исчерпан, и это станет заметнее на одесских улицах уже через один десяток лет.

Найдорф М.И. АМЕРИКАНСКИЕ УЧЕНЫЕ ДОКАЗАЛИ...
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

Как-то раз приятель показал мне газетную вырезку, в которой с ссылкой на исследования американских ученых сообщалось, что мужчины, носящие галстуки, интеллектуально уступают мужчинам, галстуки не носящим. Приятель мой, человек, кстати, многих блестящих талантов, и галстуки, в отличие от меня, без крайней необходимости не надевающий, воспринял эту информацию с полным доверием. Я же счел ее шуткой, но не смог легко отмахнуться от совета не носить больше галстук, поскольку совет основывался на "науке".

Конечно, смешно задаваться по поводу газетной заметки вопросами, кем и когда получен данный результат и был ли он проверен в независимой лаборатории. Но, с другой стороны, без таких подробностей нет и науки. Всякий может свою выдумку подкрепить ссылкой на "американские ученые доказали". Поверят ли в нее, это другой вопрос. Если захотят, то поверят. Сообщения о том, что нынче "доказали" американские, английские, голландские и т.д. ученые составляют значительную часть занимательного чтения. Чаще всего темы касаются того, как сохранить здоровье. Тут "американские ученые" то и дело выдают маленькие сенсации, вроде того, что курение полезно в отношении профилактики инсульта, а алкоголь единственный подходящий растворитель для очень полезного вещества, содержащегося во многих продуктах, но пропадающего без толку без известного растворителя.

Иногда на этом поле созревают, так сказать, выставочные экземпляры громкие сенсации. Не так давно страницы газет и экраны телевизоров обошла фотография замечательно симпатичной английской овцы Долли, о которой мы узнали, что она "клонирована", т.е. не родилась как обычно, а прямо-таки возникла под руками ученых-генетиков в глубинах их лаборатории. Восторги доверчивых читателей и журналистов еще больше усилились, когда журналисты сказали, что дело это почти вполне осуществимое в отношении человека. Появился "социальный заказ" клонировать неандертальца, чтобы посмотреть каким он был 40 тысяч лет назад (чем это вам не "машина времени"?), но об этом предке нам было твердо сказано, что "для его клонирования имеющегося генетического материала недостает". Наконец, или может быть это еще не конец, в "Литературке" (4.VI.97) появилось сообщение с ссылкой на итальянскую газету, о том, что Саддам Хуссейн желает воссоздать себя для будущего внеполовым путем, то есть опять же клонировать своего наследника. Объяснение мотивов такого желания прилагалось. Мотивы были вполне понятными: сыновьям своим Саддам доверять не может. Только себе, родимому.

Можно ли считать все это ложью, поскольку это не правда? Я бы так не сказал. Строго говоря, ложным можно назвать сообщение, которое доказательно опровергнуто. Но все эти сообщения, типа "американские ученые доказали", дают настолько размытые ссылки на источники, что проверить их, подтвердить или опровергнуть, в принципе невозможно. Неизвестен источник "информации" итальянской "Коррьере делла сера" насчет Саддама. Не существует ни одной научной публикации о клонировании или доклада, или конференции. Так что, скорее, мы можем сказать, что имеем здесь дело с мифотворчеством в наукообразной форме. Миф это как раз и есть непроверяемое сообщение, которое принимается с полным доверием.

Почему в средства массовой коммуникации запускаются, скажем так, мифогенные сообщения, более или менее понятно: там, где сообщение товар, хорошая выдумка в цене. Интересно подумать о том, почему часть этих выдумок так охотно воспринимается с доверием. И причем тут наука.

Сама наука тут, конечно, не причем. Мы это видели. Но очень многое в повседневной жизни принято обсуждать в понятиях науки. Все то, что касается здоровья и быта, значение которых относительно других сфер жизни в ХХ веке необычайно возросло, оказалось практически вне досягаемости традиционных регуляторов религии и искусства. Мы и в самом деле опираемся на результаты научных исследований, ища пользу и избегая вреда, когда планируем диету и тренировки, выбираем виды одежды, покупаем компьютер. Прислушиваемся мы к ученым советам в воспитании детей и решении своих психологических проблем. В итоге язык науки за пределами науки все эти белки, калории, проценты, солнечная радиация, гормоны, конфликты, стрессы и т.д. оказался естественным языком описания современного быта и человека в быту.

Наконец, самое важное и непредсказуемое в современном мифотворчестве доверие массовой публики. Она и сама не замечает, насколько избирательна ее доверчивость. В эпоху первых космических полетов воображение публики было взволновано сообщениями о принятых "американскими учеными" сигналах от внеземных цивилизаций, а также о "пришельцах из космоса". Первая волна компьютеризации сопровождалась фантазиями о скором появлении роботов умнее человека. Выдающиеся достижения хирургии в технике пересадки органов привлекли к ней общественное внимание и, одновременно, поддержали миф об "филлипинских хирургах", оперирующих без скальпеля. Массовая практика изучения иностранных языков (для эмиграции, работы по контракту за рубежом) отразилась в мифе об открытом опять же "американскими учеными" способе "подсознательно" изучать язык во сне.

Эти и другие мифы недавнего прошлого отступили, но не были опровергнуты. И мы знаем почему. Несмотря на "научное" одеяние они недоступны суждению "правда или ложь". Миф, в том числе и "научный", есть факт бескорыстной веры массы людей в то, во что хочется верить в желанное, чаемое, иногда и вопреки очевидности. Довольно долго жил миф о научной доказанности ("американскими учеными", разумеется) высокого, сравнимого с человеческим, интеллекта дельфинов. Красивый и благородный миф, не правда ли? В каком-то смысле, делающий честь его носителям. "Научное" мифотворчество наших дней склоняется больше к темам повседневной жизни. Даются советы, как правильно "по науке" сориентировать дома кровать относительно "силовых линий космоса", предлагаются "научно разработанные" методы управления здоровьем, настроением, физиологическими функциями. А вот опять открыта "тайна продления молодости". И знаете, где о ней можно прочитать? Правильно. В книге "о результатах уникальных медицинских исследований, опубликованных Национальной академией наук США".

Таково наше время. У него как у каждого времени свои мифы.

Найдорф М.И. ДУХОВНЫЙ ОПЫТ ХХ ВЕКА
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

"Круглые столы" свободные собрания общественности для обсуждения какого-либо неясного и волнующего вопроса дело для нас довольно новое, я бы сказал, перестроечное. В недавние советские времена такое было в принципе невозможно, поскольку, напомню, от организатора собрания требовалось заранее представить Куда Следует план, список выступающих и резолюцию, получить разрешение и головную боль насчет того, что кто-то из выступающих ляпнет что-то не то. Сейчас, чтобы публичный обмен мнениями мог состоялся, нужно лишь любезное согласие хозяев зала и интерес публики. Собственно, все.

Тема "Духовный опыт ХХ века. Предварительные итоги" показалась интересной многим. Восемнадцатого октября в Литературном музее собрались более шеститдесяти человек, из которых только пятнадцать были специально приглашенными. Мы не знаем многих из тех, кто пришел. Но сосредоточенное внимание "молчаливого большинства" присутствовавших к мыслям тех, кто брал слово не более, чем на 5 минут, чтобы хватило времени всем желающим высказаться, играло свою роль, оно поддерживало интеллектуальное напряжение и чувство ответственности необходимые условия такого общения, в котором может родиться что-то новое в понимании предмета. И хотя уроки из этого обмена мнениями еще предстоит извлечь, некоторые смысловые узлы состоявшегося разговора можно попытаться сформулировать.

Во-первых, напоминали некоторые выступавшие, следует отдавать себе отчет в том, что приближающийся рубеж веков и тысячелетий – условность, относящаяся лишь к летоисчеслению в христианской культуре, евро-американской, или, как сейчас выражаются, "атлантической". В других регионах мира сейчас иные века (по мусульманскому летоисчислению, например, сейчас XV век), иные даты и другие проблемы. И сам тот факт, что европейское сознание готово учитывать своеобразие иных культур, готово вступать с ними в диалог с позиции равенства, а не превосходства, участники посчитали важным итогом ХХ века.

Во-вторых, наука. В этом столетии наука перестала быть "священной коровой" европейской цивилизации. Сами ученые пришли к выводу, что научные методы не могут привести ни к получению абсолютно достоверного знания ("теорема Гёделя"), ни к построению полноценного мироосознания. Научное знание сегодня так расчленено, что "собрать" из него целостную "научную картину мира", способную объяснить человеку, кто он и какому историческому выбору должен следовать, уже, видимо, не удастся.

В-третьих, искусство. Среди участников дискуссии было куда больше готовых говорить, о науке, чем о искусстве. И это само по себе характеризует современную ситуацию. Смещение искусства (если не включать в это понятие поток массовой продукции поп-культуры) на периферию общественного внимания произошло именно в продолжение уходящего века. Любопытно, что попытки специалистов назвать вещи своими именами, обозначив революцию в самом искусстве и в его отношениях с обществом, вызвали недоверие и даже протест, основанные, скорее всего, на недоразумении: сегодня, увы, искусствоведы, кажется, одни знакомы с предметом, о котором говорят.

В-четвертых, технологии. Двадцатый век время гигантского рывка в этой области. Компьютеры, генная инженерия, практический космос и многое другое, созданное людьми для улучшения своей жизни, стало реальностью во многом неожиданной и трудно управляемой. В этом завершающемся веке было создано устройство, способное оборвать историю человечества в любой момент ядерное оружие. Это, может быть, не единственный, но самый наглядный пример того, как технология может вступить в спор с ее создателем человеком. Открытие такой перспективы один из самых драматических итогов ХХ века.

Наконец, сам человек. Идея, вдохновлявшая все технологические революции, заключалась в том, что, добиваясь улучшений во внешних условиях своего существования, человек ТЕМ САМЫМ И ОДНОВРЕМЕННО усовершенствуется сам: более достойные условия существования для большинства смягчают нравы, открывают возможности образования, расширяют кругозор, развивают творческие способности, делают жизнь богаче и интереснее. К итогу ХХ века мы, кажется, наблюдаем нечто противоположное. Совершенные производственные технологии создают массу рабочих мест, не требующих образования, и в то же время массовое образование (даже высшее) упрощается, глобальные телекоммуникационные системы (телевидение, газеты, журналы и тот же Internet) создают систему анонимного общения, характерными чертами которого становятся стандарт, непроверяемость и безответственность высказываний, а значит и мышления. А творческое начало среднего человека в по-европейски развитом обществе выражается преимущественно в выборе на рынке товаров и услуг (пива, телепрограмм, туристических кампаний, кандидатов в президенты и т.д.). Итоги ХХ века и здесь приглашают задуматься, является ли свобода выбора собственно свободой.

Многие участники состоявшегося обмена мнениями говорили о своей радости от этой нечаянной встречи с единомышленниками, высказывали пожелания сделать их регулярными. Нужно только по заботиться, чтобы последующие встречи были не менее продуктивными

Найдорф М.И. ЭТО НОВОЕ СЛОВО "МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМ"
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

Дело уже не в том, чтобы признать, что культур в мире много, и что все они имеют право на уважение и поддержку. А в том, чтобы увидеть, что в наше время вероятность прожить жизнь в однокультурной среде, среди "своих", постепенно уменьшается вследствие роста экономических и информационных связей, охвативших весь мир. Словом "мультикультурализм" ("мультум" по-латыни много) обозначает себя направление общественной мысли, которое основывается на признании этого факта, и стремится раз решить реальные трудности и проблемы, которые возникают в новой "мультикультурной" ситуации.

Разумеется, в одно и то же "наше время" существуют примеры в этом отношении прямо противоположные. Племенные и этнические конфликты в Африке, в Азии и, увы, в Европе (на Балканах) в конечно счете порождены стремлением сохранить однокультурную среду, тогда как экономически развитые страны становятся в этнокультурном отношении все более разнообразными. Но эти противоположные примеры не могут служить равновесными аргументами: те народы, которые хотят жить благополучно и безопасно, должны принять принцип мультикультурализма.

Однако, принять его, не значит разом решить проблему. Наоборот, это значит, столкнуться с новыми задачами, в том числе в области образования и воспитания. Вот что говорит об этом профессор Джоан Гальтунг (Johan Galtung), написавшая более 50 книг, посвященных формированию навыков мирного сосуществования (в том числе "Права человека в ином ключе" (Кэмбридж,1994) и "Мир мирными средствами"(Лондон, 1995). Приводимые ниже выдержки в нашем переводе взяты из интервью Д. Гальтунг в университете Сока, Япония, распространенном в сети Интернет.

"Мы все больше живем мультикультурно. При малом контакте с другими нациями и их культурами однокультурное воспитание извинительно, поскольку вероятнее всего общение между людьми одной культуры или даже одной общины. Однообразное преподавание национальной, обычно понимаемой как доминирующая, культуры и языка ушло. Сейчас уже не так. Однокультурное воспитание является не достаточной подготовкой для жизни в мультикультурной реальности не только в мировом масштабе, но также и в местной общественной практике при возрастающем числе людей. В сфере языка это было осознано. Иностранец среди нас в качестве туриста, рабочего, беженца должен узнать нашу культуру. Нам его культуру узнавать нет необходимости, но если мы это не делаем, то теряем фантастическую возможность. Ведь однажды и мы можем оказаться этим туристом, рабочим, беженцем".

"Когда-нибудь монокультурная личность будет восприниматься как моноязычный человек сегодня: это человек все же неподходящий для современного мира. В непрерывно расширяющихся кругах этого мира быть одноязычным, значит быть как будто бесписьменным, положение в чем-то сходное. И моя надежда состоит в том, что эта установка будет распространена на культуру. Неуважительность и отсутствие какого-либо знания основ иных культур будут восприниматься как "дурные манеры", как что-то, что требует исправления, начиная со знания о религиях".

"Мы склонны считать само собой разумеющимся, что родители вправе растить детей в своей национальной культуре, включая свой язык и религию, и в мифах своего народа, славе его, равно как, и в горе. Никто не станет отрицать их права поступать так. Но родители в будущем не вправе будут делать только это. Давать воспитание своим детям в рамках только своей нации это тоталитарно и обычно порождает большинство форм "промывания мозгов". От родителей будущего мы будем ожидать, что они не только передадут свою культуру и язык, но откроют окна и двери в другие культуры и языки".

"Так же как и в случаях с языком, не нужно возвышать другие культуры больше, чем свою собственную. То, что требуется, это компетентность, уважение, понимание вот смысл близкого знакомства оставаясь самим собой с другими культурами. Так же как мы заимствуем слова и выражения из других языков, мы должны заимствовать из других культур, и должны всегда делать это в духе обмена".

"Суть в том, чтобы оставить старую установку, что какие-то культуры лучше других, и установить новый взгляд на все культуры как вместилища человеческого опыта. Человеческое жизни похожи, следовательно, есть чему поучиться из всех источников. Условиями являются контакт, уважение, интерес, знание. Прежде всего, будьте мягким, не выдвигайте собственные идиомы слишком жестко, будьте открыты для других голосов и путей". "Культура есть нечто динамическое, она может формироваться путем изучения и познания ее. Ключом здесь является диалог, диалог цивилизаций, не в качестве чего-то, что приносит взаимную информированность, или что может быть сделано раз и на всегда ключевыми фигурами, но для всех на Земле, чтобы все принимали участие в формировании культур ради активного сосуществования. Нам нужно спрашивать не только, какие культуры мы имеем, но также каких культур мы хотим, чтобы они отвечали окружающей среде, развитию и миру в мультикультурной, многоязыкой глобальной культуре", – заключила интервью профессор Гальтунг.

Найдорф М.И. НЕ ВРЕМЕННЫЕ – НАСТОЯЩИЕ
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

"Образ девушки из ночного клуба это – современность", уверенно выговаривал "ведущий" голос молодежной телепередачи в прошлую пятницу. От такого нахальства у меня аж дух перехватило. Он не сказал, "лично мне нравятся эти девочки". Он нашел легкий способ придать себе значительность: сослался на время (смысл которого он открыл, видимо, там же, в "клубе") и тем самым как бы взял в заложники всех нас. Попробуй не согласись, откажут от "современности".

Контроль над временем издавна признак сильной социальной позиции. В Средневековье время отмеряли церковные колокола. Позже, в эпоху Возрождения, время в городах отмеряли башенные часы, сооруженные на зданиях городского самоуправления (ратушах). И было ясно, чье это время, кто взял на себя труд и ответственность жизнестроительства. Спустя столетия тысячи и миллионы индивидуальных часов домашних, карманных, наручных, показывавших одно и то же время, символизировали естественное равенство в "правах, свободе и собственности" тех граждан буржуазного мира, чей труд, риск и предприимчивость создали основу промышленного переворота в европейском хозяйстве XVIIXIX вв. В Советской стране претензии контроля над всемирным временем соответствовали претензиям на мировое господство. Уже миф о начале советской власти связан со временем: "Которые тут временные? Кончилось ваше время" (Маяковский). Главным символом Советского времени были часы на Спасской башне московского Кремля. Поэту Константину Симонову и его читателям приятно было сознавать себя в центре мира: "Полночь бьет над Спасскими воротами,/ Хорошо, уставши кочевать/ И обветрясь всякими широтами,/ Снова в центре мира постоять".

Теперь это звучит наивно. Дети, чтобы сделать кому-то тем но, зажмуривают глаза. В СССР, чтобы придать себе значительность, как бы присваивали контроль за мировым временем. Здесь "творили историю" посредством "исторических съездов", "исторических решений", "исторических свершений". На словах, в большинстве случаев. И для того, чтобы сделать это обстоятельство менее заметным, слов произносили очень много. Временно удавалось достичь убедительности. Даже в глазах Андре Жида, Леона Фейхтвангера, Ромена Роллана.

Недавно мой студент-первокурсник делал в аудитории сообщение о докторе Зигмунде Фрейде. Рассказывал о публичном сожжении книг Фрейда в фашистской Германии, цитировал речь Геббельса, сопровождавшую этот варварский обряд, но, к моему удивлению, не знал, кто это такой. Один из вождей фашистского рейха был уверен, что оседлал ось времени, на века связал себя с мировой историей. Оказалось ошибся. В историю вошел не он, а Фрейд, тот, кто делал жизнь, искал как помочь больным, и помог здоровым по-новому понять самих себя.

Слово "перестройка", с которым связано начало нашей новей шей истории, отразило господствующее в нас чувство временности. Дескать, было что-то серьезное, и что-то будет. А сейчас вроде бы и ничего нет: плохое время, "переходный период", безвременье. "Наступит светлое будущее, пусть не светлое, пусть хоть чуть просветленное, но новое, обязательно новое, пишет одесская журналистка и объясняет его суть: "деловые станут еще и образованными, магнаты меценатами". С остальными нами она и не знает, что делать. Какие-то мы, в ее представлении, ненастоящие, временные.

Культура, однако, ждать не хочет. Она как и природа, "не терпит пустоты". Кто только на наших глазах не норовит отождествить себя со смыслом времени пусть ненадолго. И тот, что с "ночными девушками", и те, что с мылом в рекламном ролике, и господин, который в теленовостях объявляет пятилетие вступления своей журналистской организации в международный союз, по советской привычке, "историческим праздником".

Разумеется, эти попытки овладеть временем дешевой ценой безнадежны. Подделками тут не возьмешь. Смысл времени придают подлинный труд, подлинные мечты, подлинные жертвы. И надо быть с ним без обмана. Иначе так и преодолеть нам чувства неудачников, заброшенных судьбой в ненастоящее, случайное время.

Найдорф М.И. ИСКУССТВО БЕЗ НАС
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

Что считать искусством вопрос в наше время не простой. Однажды я слышал, как диктор телевидения, комментировавший за рубежное авиа-шоу называл пилотов-фигуристов артистами, а их трюки искусством "неповторимым по замыслу и недосягаемым по мастерству исполнения". Еще в начале века такие выражения были "зарезервированы" для разговоров о полотнах Рембрандта, о выдающихся исполнениях, скажем, роли Гамлета или сонаты Бетховена. Однако, в современной лексике термины искусства легко употребляются вне его. Футбольные комментаторы говорят "автор гола", "квартет защитников" и "сольный проход" нападающего к воротам. В шахматах есть "композиции" и их "композиторы".

И само искусство теряет четкость границ. Замыслы хореографа известны сегодняшней публике скорее воплощенными в "конкурсах красоты" и в фигурном катании, нежели в балетном театре. Композитора – в телефильме, а не в симфонии. Многие художественные таланты ищут сегодня своих путей не в живописи, а в компьютерной графике для рекламы.

Как-то я предъявил взрослой аудитории рекламный плакат французской парфюмерной фирмы с журнальной страницы и спросил, что перед ними: произведение искусства или нет. Мнения разделились почти поровну. То есть сегодня без риска быть осмеянным можно назвать искусством все то, что создано человеком, но что не может быть практически и непосредственно употреблено в дело. Так, по крайней мере, недавно объяснил свое понимание ситуации довольно известный одесский художник-авангардист. То есть, банка пива у вас в руках не произведение искусства, но та же пивная банка, изображенная художником на полотне или помещенная на специальной подставочке в музейном зале, автоматически при обретет статус художественной "вещи", произведения искусства. Просто, доступно и демократично.

С тех пор как американский художник Энди Уорхол порадовал публику тем, что выставил картины, изображающие банку супа "Кэмпбелл" и банку пива "Балантайн", прошли уже десятилетия, и споры об этой доступной пониманию живописи давно отгремели. Шли они, в сущности, о допустимости происходившего. Теперь то, чего опасались некоторые спорщики, уже произошло вокруг нас и в нашем сознании. Ремесло гримера смешалось с "искусством визажиста", журнальный фотограф остался единственным для нас художником, и мы одинаково почтительно именуем "романами" "Буранный полустанок" Чингиза Айтматова и розовосиропную "Сладкую боль", чтение для бессонницы некоего автора, скрытого под именем Сандры Браун.

В этом смешении дорогого и дешевого, серьезного и легкомысленного, подлинного и притворного выигрывает то, что дешевле, доступнее и проще. Местные радиостанции всего мира передают почти исключительно развлекательную музыку. Рекламодатели, надо думать, находят тех, кто готов "купить", заказать", "посетить", прежде всего среди любителей nonstop пританцовывающих песенок вперемежку с болтливыми вставками легкомысленных дикторов. Не знаю, означает ли это, что люди, склонные к более серьезной музыке, у нас настолько бедны, что к ним нет смысла обращаться, но вкусам этого меньшинства радио не отвечает. На Западе в эфире крупных городов вы всегда найдете радиостанцию, транслирующую классику.

Выпускники школ, приехавшие из небольших городков, уже включают в картину городской жизни в качестве ее важных элементов бары и казино. Выпускники одесских школ полушутя-полусерьезно предлагают считать предметом гордости одесситов "рынок на 7-м километре". Но я не встречал пока тех, для кого важно сознавать, что в Одессе хранятся картины Караваджо и Хальса. Дело, конечно, не в детях, а во взрослых, чьи взгляды они воспроизводят. Вот почему пародию на известный в прошлом лозунг – "Важнейшим из искусств для нас является казино" я считаю самой символичной шуткой этого года.

Киевский журнал "Office" летом прошлого года вышел с обложкой, на которой на фоне благополучного современного города изображен рояль с поднятым крылом и пюпитром, но закрытой крышкой, на которой лежит клавиатура компьютера. Я пишу эти строки на такой именно клавиатуре и не сомневаюсь в важности компьютеров. Но мне бы не хотелось, чтобы рояль больше не звучал для нас.

**********

Найдорф М.И. ВСЕ ИСКУССТВА СОЗДАНЫ РАВНЫМИ?
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

"Размышления культуролога", напечатанные в предыдущем номере OBN ("ИСКУССТВО БЕЗ НАС"), были посвящены тому, как меняются в общем мнении современные представления о том, что считать искусством, и как эти изменения могут сказаться на судьбе самого искусства. Прочитав этот материал, мой давний приятель, Сергей Горяистов (S.Goryaistov), живущий сейчас в Вашингтоне, США, прислал по электронной почте свои соображения, часть из которых, по моему представлянию, может быть интересна нашим читателям как "взгляд с другой стороны". "Начнем с того, пишет Горяистов, что лингвистическая тенденция, описанная в твоей статье, была отмечена еще Робертом Музилем в его романе "Человек без свойств": герой приходит в ужас от выражения "гениальная скаковая лошадь" и, насколько я помню, для автора эта рядоположенность является признаком все общей дегуманизации. Нечто подобное испытал герой романа Герма на Гессе "Степной волк", которого шокировало помещение музыки Моцарта и джаза в один контекст.

Должен заметить, что подобное шокировало раньше и меня, – пишет Сергей, –но теперь, после 9 лет жизни в плюралистическом обществе, я смотрю на вещи иначе. Одна из самых моих любимых радиопередач называ ется Schickolie Mix. Ведет ее профессор-музыковед Peter Schickolie и эта передача "предана мысли, что вся музыка творится равной, или, согласно Дюку Эллингтону, "если звучит хорошо, то это хорошо". Здесь подразумевается ссылка на Gettisburg Address ["Геттисбургскую речь" А.Линкольна 1863 года], которая в контексте звучит так: "Восемьдесят семь лет тому назад наш Отец привел к жизни на этом континенте новый народ, рожденный в свободе и В ПРЕДАННОСТИ МЫСЛИ, ЧТО ВСЕ ЛЮДИ СОЗДАНЫ РАВНЫМИ...". Все американские школьники знают этот текст наизусть точно как мы знаем "Чуден Днепр при тихой погоде". Т.е. я сжился с мыслью, что хороший джаз это хорошо, и хороший рок это тоже хорошо, а плохой Бетховен это плохо.

Что же касается живописи, то [упомянутые в заметке] "жестянки с супом" висят под одной крышей с Рембрандтом и Пикассо. Но меня же никто не заставляет на них смотреть! "Взгляни, и мимо", как заметил Данте. Когда у меня хорошее настроение я читаю хорошую литературу, когда же мне тошно, я читаю фантастику, при условии, что ОНА ХОРОШО НАПИСАНА. [Упомянутую там же] "Sweet Pain" я не прочту ни за какие деньги, а вот великолепно написанную тетралогию by Dan Simmons (Hyperion, The Fall of Hyperion, Endimion, The Rise of Endimion), всего 2.400 страниц, я прочел взахлеб, и вам советую прочесть. Что же касается "Буранного полустанка" Чингиза Айтматова, то я бы, наверное, сейчас его читать не стал нервы уже не те. Короче, я думаю, что если некое произведение хорошо звучит / смотрится / читается, то оно принадлежит к тому же ряду, что и классические произведения. Так что ситуация здесь не альтернативная, она не "или-или", но "и-и"-ситуация, где выбор зависит от настроения человека". Вот, собственно, все.

Когда я писал о том, что в наше время слишком многое, на мой взгляд, уравнивается в правах под почетным именем искусства, я не думал, что корни этой тенденции можно отыскать еще в идеях равенства Французской и американской революций конца 18-го века. Верно, я думаю, что социально-правовое уравнение граждан с тех пор стало ведущим стремлением для народов и стран, основанных на принципах либеральной демократии. Но не верно, по-моему, то, что либеральная демократия до сих пор была наиболее благоприятной средой для существования искусства в его классических формах.

Придворная опера и балет, придворный театр и поэзия, придворная живопись и придворная симфония, когда они в прошлом веке выходили на рынок публичной жизни, терпели колоссальный урон до тех пор, пока не приспосабливались ко вкусам широкой публики, требовавшей наивной простоты народной сказки, и, в сущности, развлечений: не оперы, а мюзикла, не балета, а канкана, не трагедии, а мелодрамы, не симфонии, а кадрилей и вальсов, не поэзии, а злободневных куплетов и т.д. То, что создавалось вопреки вкусам большинства, "во имя искусства", оплачивалось, чаще все го, здоровьем, судьбой и самой жизнью авторов неудачников своего времени.

Но кто сегодня усомнится в респектабельности жанров "низкого происхождения"? Кто в наше время решится сказать, что хороший роман следует считать явлением более значимым, чем блестящую серию комиксов на тот же сюжет? "Что хорошо смотрится, то хорошо". Размышляя в прошлый раз, я лишь выразил мнение, что "в этом смешении дорогого и дешевого, серьезного и легкомысленного, подлинного и притворного выигрывает то, что дешевле, доступнее и проще", а проигравший выбывает, как "классика" из радиопрограмм.

Но об этом мой приятель промолчал. Согласился?

Найдорф М.И. ГЛЯНУТЬ В ЗЕРКАЛО
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

Полезно иногда взглянуть на себя со стороны. Или как бы со стороны, что будет точнее, потому что смотрим-то на себя мы сами. Стоит, например, посмотреть на себя глазами иностранцев, чтобы оценить, как красив центр Одессы (у нее вид полноценного и не похожего не другие европейского города) и, одновременно, как много в ней, скажем так, неожиданных уличных запахов. Взгляд постороннего иногда острее, а иногда и беспомощнее. После десятилетий подозрительного недоверия ко мнению из-за рубежа о нас, мы теперь всячески прислушиваемся к нему. Взгляд из-за рубежа неявно присутствует, например, во многих наших оценках в области экономики или права. Когда с трибуны парламента с укором говорят о том, что "в цивилизованных странах дело обстоит так-то и так-то", то желают этим сказать, что мы здесь, в сущности, еще не вполне цивилизованные, т.е. в каком-то смысле дикари, но не в силах осознать этого, глядя изнутри. Вот и предлагает то один, то другой депутат поглядеться в систему западной экономики как в зеркало, чтобы увидеть то, что неверно в своей. Похоже, что этот вид самооценки глазами иностранцев сегодня стал едва ли не самым авторитетным. Думаю, что временно. Ибо есть в нашей жизни многое такое, чего глядя из Лондона или из Гарварда не осмыслить. На то есть другие зеркала. Но часть их утеряна нами или забыта. Например, искусство.

Не знаю, был ли на самом Л.Н.Толстой, как сказал один классик о другом классике, "зеркалом русской революции", но его роман "Война и мир" был задуман и сделан, чтобы быть зеркалом России для всякого думающего человека в кризисную пору пореформенных 1860-х. Конечно, не только классическая литература была таким зеркалом. Через сто лет пришло время симфоний Шостаковича, фильмов Тарковского, песен Высоцкого и Булата Окуджавы, которые для многих соотечественников тоже были зеркалами, отражавшими мир их собственных чувств и мыслей. Может быть, вообще великие полотна, поэмы, симфонии, сооружения заслужили этой высшей оценки как раз за то, что послужили верными (критичными или восторженными) и очень нужными отражениями целых поколений для них самих. Впрочем, в ныне живущих поколениях, как мне кажется, уже не принято пытливо вглядываться в искусство, чтобы разглядеть в нем самих себя.

Неважно обстоят в этом смысле дела и с социальными науками. Созданные когда-то, чтобы служить объективным отражением общественного состояния, антропология, социология, экономические и другие науки об обществе под гнетом (и соблазнами) советской жизни изолгались, лишились доверия, фактически, саморазрушились. Вследствие этого наше постсоветское общество лишено еще одного очень нужного средства самонаблюдения, способного существенно помочь пониманию того "что с нами происходит". Оправдываются ли зародившиеся еще в эпоху "гласности" надежды на то, что полноценным зеркалом текущих общественных процессов станет массовая пресса – это тема отдельного разговора. Я думаю, можно сказать, что наше общество по-прежнему живет в условиях острейшего недостатка сведений о самом себе. Вот почему любые источники могут оказаться любопытными.

Взять, к примеру, представления о нас и нашем обществе, которые складываются в умах наших младших современников вчерашних школьников. Известно, что эта публика не очень-то любит высказываться, особенно перед взрослыми. Но если уж делает это (по заданию преподавателя), то, обычно, с наивностью и прямотой непуганого поколения. Самостоятельно выработать суждения ребятам еще не под силу. Зато они чутко подхватывают мнения, настроения и взгляды, господствующие в нашем обществе. Придет время и им придется все позаимствованное пересмотреть под углом собственного опыта. А пока эти студенты наше отражение. Пусть частичное, но довольно правдивое отражение нашего образа мыслей.

Почти все студенты считают необходимым отметить то, что они называют "падением культуры" за последние 10 лет: дети свернословят (раньше вроде бы не сквернословили), продавцы безнаказанно грубят (раньше вроде бы таких враз увольняли), люди перестали интересоваться искусством (десять лет назад вроде бы все были знатоками музыки и живописи) и т.д. Конечно, студенты не могут достоверно судить о том, какой была жизнь в пору их детства. Но в этом потоке довольно унылых вымышленных банальностей просматривается истина иного порядка сам образ мыслей, характерный для позиции стороннего наблюдателя и, одновременно, жертвы, дескать, увы, мир стал хуже, но я-то хорош, поскольку знаю, каким он должен быть. Взгляд этот, по-моему, весьма распространен у нас и отражен молодыми вполне правдиво.

Но еще более поразительным и новым (в сознании молодых, но это значит и в нашем общем сознании) является усиливающийся мотив недоверия к государственной пропаганде, ясное понимание опасной возможности манипулировать сознанием средствами массовых коммуникаций при недостатке общественной демократии в стране. "Внедрить можно любой абсурд, утверждают студенты. Допустим, власти хотят сделать из своих граждан бандитов, но граждане, естественно, не хотят ими быть. Тогда, помимо других шагов, следует выпустить массу фильмов, телепередач, газетных статей, описывающих, какие они честные и хорошие парни, эти бандиты, и как хорошо они живут, убивая плохих людей. Со временем в обществе создается такая культурная среда, где граждане не так категорично относятся к бандитизму, как раньше".

Не вполне ясно, понимают ли эти ребята, что воспроизводят схему событий, на самом деле происходивших в ХХ веке в фашистской Германии, в коммунистическом СССР и в ряде других стран. Но то, что схема эта ими твердо выучена, свидетельствует о важных переменах в нашем сознании. Поздравим себя. Необходимость иметь ради благополучия государства демократическую, общественно контролируемую свободную прессу становится очевидностью для многих.

Найдорф М.И. ПОГОВОРИЛИ О САМОУБИЙСТВАХ
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

О самоубийствах вслух говорить не принято. В такой смерти видится что-то таинственное и, может быть, не очень приличное. Человеку, деятельно включенному в поток жизни, трудно понять, как вообще возможно своевольно прервать себя, свое присутствие в этом мире. Но люди вокруг нас кончают с собой каждый день, по тысяче в год только по одесской области, и еще пятеро на каждого достигшего своей цели самоубийцу пытаются сделать это, но остаются живы. Эти данные привел врач-психиатр Александр Моховиков из Городского центра социально-психологической помощи детям, подросткам и молодежи на встрече, недавно организованной им в одесском Доме ученых для обсуждения не медицинских, но культурно-психологических аспектов проблемы самоубийств. Чья это проблема?

Откровенная беседа позволила обнаружить то, что не всегда явственно осознается и проговаривается. Оказалось, что в нашем обществе живут представления, согласно которым самоубийство – частное дело каждого и, более того, право на самоубийство рассматривается с этих позиций как предельное выражение свободы человека распоряжаться собой. При таком подходе проблема самоубийств как бы сама собой снимается.

Другой подход к факту самоубийства, прояснившийся в ходе обсуждения, состоит в том, что оно рассматривается как акт, полный драматизма и человеческого смысла, из чего следует, что воля человека, решившего прервать свою жизнь, должна быть воспринята окружающими с пониманием и с учетом всех обстоятельств, приведших человека к роковому действию.

Обе эти идеи противопоставлялись в ходе беседы принципиальному для христианской культуры безоговорочному осуждению самоубийства как убийства прежде всего, а значит, как вызова, бросаемого человеком Божественной воле, как дерзкого посягательства на святость всякой жизни, подчиненной лишь Провидению. Что тут обсуждать?

Несмотря на противоположность этих взглядов, общим для них было то, что они не оставляли предмета для обсуждения. Здесь все как будто было ясно. Тем не менее разговор проходил напряженно и заинтересованно. Следовательно, он питался другими мыслями и чувствами, подлинно волновавшими собеседников. Попробую сформулировать их.

"Самоубийцы это мы сами". К этой мысли приводили два соображения. Во-первых, то, что среди тех, кто убивает себя, значительную часть составляют психически и физически здоровые, в том числе и молодые, люди. А это значит, что никто из нас не застрахован от такой ситуации, когда покушение на собственную жизнь покажется разумным или избавительным. Во-вторых, самоубийственным по сути является всякий образ жизни, несущий в себе предвидимую утрату здоровья (например, алкоголизм, наркомания) или же необычно высокий риск гибели (например, некоторые, наиболее рискованные виды спорта).

"Мы все жертвы самоубийц". Всякая смерть обрекает на горе утраты родных и близких, но смерть самоубийцы усугубляет это горе чувством вины или невольного соучастия в создании роковой ситуации, или в неспособности ее предугадать и предотвратить. В самоубийстве, однако, есть еще и то, что ощущается как вызов нашей безотчетной вере в жизнь вообще, в безусловный смысл самого бытия человека в мире. Это делает всех нас в той или иной мере жертвами самоубийц.

До сих пор вероятность стать самоубийцей или жертвой само убийства для каждого из нас меньшая, чем вероятность стать жертвой уличного движения. Но поскольку она есть, постольку следует сделать все возможное, чтобы ее ограничить. Этого требует наш здравый смысл и воля к жизни.

Что можно сделать?

Очевидно, уменьшить количество ситуаций, в которых самоубийственное решение более вероятно, и уменьшить вероятность по падания в такие ситуации. Тут многое зависит от культуры, повлиять на которую можно лишь коллективными усилиями.

Культуры прошлого знали вполне определенные положения, в которых человек должен был покончить собой. Не углубляясь в далекое прошлое, вспомним, что в XIX веке покончить с собой считалось "делом чести" для человека из так называемых "образованных классов", если он потерпел крупное банкротство или оказался не способным вернуть карточный долг. Считалось понятным, если кончали с собой от несчастной любви молодые мужчины и обманутые любовниками ("обесчещенные") девушки. Общество ставило их вне закона, психологически принуждая к самоубийству.

Сегодняшнее общество как будто не столь категорично в своем неприятии некоторых поступков. Даже убийств.(Осужденные за убийство люди в наше время иной раз дают в тюремной камере интервью телевидению). Но зато в нашем обществе значительно легче оступиться, потеряться, утратить социальные связи, почувствовать себя одиноким и ненужным. Современная общественная жизнь более подвижна, разнообразна и в принципе дает больше шансов приспособиться, особенно молодому человеку (самоубийства являются второй по частоте причиной смерти в молодости). Но трудности выхода из положения теперь почти полностью лежат на самой жертве ситуации. Новое, становящееся общество еще не знает само себя, не имеет отработанных способов и эффективных средств по мощи тем, кто попал в бедственное положение.

Под конец не могу не заметить две вещи. Говорить о самоубийстве как нашей общей проблеме, по-видимому, полезнее, чем молчать. Так мы лучше будем готовы к беде, если придется с ней встретится.

Молодцы работники Центра, что они стараются одолевать нашу общую беду не только в своих кабинетах по улице Разумовского, 1/3, но и на более широком общественном поле.

Найдорф М.И. «МЫ ТАК НИКОГДА НЕ ДЕЛАЛИ»
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

То, что произошло менее десяти лет назад с "нашей великой и могучей Родиной" называют теперь не иначе, как "развал СССР". Не очень почетно, но другого названия официального или научного для этого события не существует. Соответственно, и общества, которые остались на месте развалившегося Советского Со юза, следовало бы, наверное, так и назвать "разваленными обществами". Западные социологи нашли для этого случая более оптимистичный термин "быстроменяющиеся общества" ("rapidly changing societies"). В обоих названиях одно общее: старая жизнь кончилась.

Но и новая настоящая, правильная к удивлению нашему и досаде все не складывается, а получается пока какая-то межеумочная: то, что в ней более или менее устойчиво, то, если присмотреться, перелицованное старое, а то, что в ней ново, то на одной ножке стоит – вторую некуда поставить, разве что "в тень". Банки теперь вроде бы настоящие, "коммерческие" (правда, не "частные"), но они почему-то не озабочены привлечением наших, обычных граждан, вкладов. Значит, им есть пока откуда брать деньги. А попробуйте открыть производство хотя бы собачьих намордников (сколько раз приходилось верить хозяевам, что "не тронет"), взяток не надаешься. Однако, стоит только сравнить два названия: "компетентные органы" (из бывших времен) и нынешнее "коммерческие структуры", чтобы почувствовать в их ту манной неопределенности мутные глубины, в которых кому-то хорошо жилось и живется. Так что, несомненно, есть у нас и те, кому интересно попридержать ситуацию.

Большинству, однако, меж этих двух поломанных стульев сидится плохо. Большинство объективно заинтересовано в том, чтобы новые основания жизни сложились и закрепились. Но откуда возьмется воля новое сотворить? В прошлый раз, после катастрофы 1917 года, за дело взялись "железные феликсы" от имени и по поручению растерянного большинства. Теперь приходится самим делать то, что мы никогда не делали: строить не коммунизм и не капитализм, а жизнь. Строить свою собственную, нашу общую жизнь. Каждый день и на каждом шагу.

Одна из сентябрьских тем в газетах и телевидении: "невыгодно выращивать фрукты". Им невыгодно, значит нам, горожанам, придется опять досрочно переходить на привозную издалека дорогую экзотику. Поэтому читаем внимательно, на что жалуется председатель КСП (перелицованный колхоз), у которого в хозяйстве уродило "яблок неограниченное количество". На "проблемы с деньгами для закупки сахара, крышек для консервирования". На то, что "государству не нужна наша продукция". На то, что заграничная продукция, вместо отечественной, "заполнила прилавки и магазинов, и лавок, и киосков".

Кругом прав наш председатель. Хочется даже ему посочувствовать. Хорошо, что он, наконец, увидел реальность. Но рассуждает он о ней как маленький. Он, по-видимому, не знал, что там, где функционируют реальные деньги, всегда есть "проблемы с деньгами"? Это только в Советском Союзе председатели могли "вы бивать фонды", "выписывать", "получать", но не "покупать" оборудование и материалы. Не знает председатель, видимо, и то, что СССР кончился, отчасти, и потому, что не мог больше быть собственником всего, что есть на его территории. Председатель и сам понимает, что не государству, а нам с вами нужны его яблоки и персики. Но то, чего председатель пока не понимает, это то, что за места на магазинных прилавках производители борются дешевизной и качеством продукции. А мы, покупатели, ищем что повыгодней, и потираем руки, если потратим деньги удачно.

Так что, председатель тот нам не враг, а союзник. Пусть он только сообразит закупить сахар зимой, когда цена вдвое дешевле. Пусть сообразит нащупать каналы продажи. Пусть надавит на свою Селянскую партию в Раде, чтобы отстаивала условия честной конкуренции для всех председателей и их КСП. И тогда у нас будет "неограниченное количество" дешевых и красивых яблок весь год, как у них, на Западе.

Но только делать это ему, председателю, безумно тяжело. Может быть, ничуть не легче, чем когда-то строить Магнитку или поднимать целину. Но тех заставляли, обольщали, обещали. Сажали. Были, значит, стимулы. А перед нашим председателем целина дел, которых он никогда не делал, и какая-никакая надежда, что лично себя и лично своих детей он обеспечит по старой методе. Вот она, драма сегодняшних взрослых, действующих поколений (кто бы роман о них написал?). Молодым, кажется, легче. Должно быть легче, поскольку на них не висит груз прошлого. Но вот понадобилась мне недавно полоска линолеума. Зашел в магазин, выбрал расцветку, прошу отрезать 35 см по всей ширине рулона. Отказали. Пошел в другой. Отказали. Спрашиваю, почему. Продавец, молодой гологоловый парень с видом бывалого двоечника, подумал и сказал "Не знаю. Мы так никогда не делали".

Эта фраза неожиданно показалась мне такой многозначитель ной, что я вынес ее в заголовок "размышлений".

Найдорф М.И. О ВРЕДЕ ПЛОХИХ НОВОСТЕЙ
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

Наша зависимость от новостей очень велика и практически неустранима. Чтобы оценить ее, достаточно посмотреть, как сгущаются вокруг теленовостей рекламные ролики. За новости платят. И новости добывают, иногда с риском для жизни. Новости переживают, обсуждают, уточняют. И все потому, что наше чувство реальности в огромной степени зависит от поступления новостей. Известно, например, что политическая карта мира для большинства людей "заполнена" лишь частично только теми странами, о которых больше других упоминают средства массовой информации. В Организации Объединенных Наций состоит более 120 государств, но о некоторых из них мы узнаем лишь тогда, когда там происходит государственный переворот, дающий повод для телерепортажей. Есть страны, которые годами остаются вне новостей и поэтому вне нашей реальности, "off the map", как говорят американцы, т.е. "вне карты". Так бывает и с друзьями, от которых годами "ни слуху", постепенно они исчезают из поля нашего внимания.

Чувство реальности, здравый смысл, наша уверенность в себе в огромной степени зависит от нашей информированности о мире, в котором мы живем. В любых масштабах от информированности в ценах для торговца и покупателя, до новостей науки или искусства. В сущности вопросы телеигры "Что?", "Где?","Когда?" не только игровые. Это и вечные вопросы, если раскрыть их человеческий смысл, например, так: "что на самом деле происходит со мной и вокруг меня?", "где в этом мире я нахожусь, каково мое место в нем?", "когда в истории этого мира произошла моя встреча с ним?". Веками определенные и проверенные ответы на эти вопросы давали молва (слухи), легенды и поверья, Священные книги, наконец. В каком-то смысле можно сказать, что на вечные вопросы в культурах прошлого были и вечные ответы.

Иное сегодня, когда ценностью обладает сама изменчивость, когда "новый" часто воспринимается как "лучший", а смена нового новейшим ощущается как смысл самой жизни. Вот почему мы сейчас так зависим от средств массовой информации. Они продуцируют непрерывный поток новостей, рождающий в нас чувство причастности к быстроменяющейся реальности сегодняшнего дня. Среди них есть новости о плохом и хорошем. Но, как и всякий продукт, есть новости, сами по себе хорошие и плохие.

Конечно, качество новостей зависит от их достоверности. Но не только. По-настоящему хороша та новость, которая способна открыть глаза, прояснить ситуацию, проблему, уточнить обстоятельства. Можно сообщить чистую правду, от которой, как говорится, ни холодно, ни жарко. Это будет второсортная информация, и как новость плохая новость, которая никак не отвечает нашей потребности в том, чтобы уточнить свое представление о мире, в котором довелось жить, и о себе в этом мире. В сущности, это просто чепуха, своего рода "информационный мусор" (или "информационный шум"). До поры до времени здравый смысл справляется с ним, блокирует его, отфильтровывая нужное. Но если "мусора" становится очень много, восприятие отключается. Появляются жалобы на "избыток информации" (хотя в этом случае стоило бы жаловаться на ее дефицит). Выключаются телевизоры, сокращаются газетные подписки. Только от этого наше представление о мире яснее, к сожалению, не становится.

В недавние еще времена непрерывный информационный шум пропаганда специально организовывался. Как раз для того, что бы подавить в людях голос здравого смысла. Вот типичный пример "горячей" информации с первой полосы газеты 15-летней давности, случайно сохранившейся у меня. "Тепло и сердечно, как дорогих гостей, приняли комсомольцы завода "Стройгидравлика" представителей многотысячного отряда строителей Байкало-Амурской магистрали, воинов-железнодорожников, победителей социалистического соревнования Валерия Карманова, Дмитрия Капишникова и Михаила Ройзенгурта, для которых поездка в наш город, и в частности, на одесский завод - награда за образцовый труд"("Вечерняя Одесса", 2 июня 1982 года).

Тут, вероятно, все чистая правда, однако же звучит она как неопровержимый бред. Бредом вдвойне кажется вынесение этой "новости" в качестве первейшей. Но вспомним, что в эти же годы газеты не печатали никаких сообщений с фронтов шедшей с конца 1979 советско-афганской войны, убирая ее, тем самым, за пределы реальности. Теперь, конечно, связь этих обстоятельств понятна как бы сама собой.

Есть ли в этом какой-то урок для наших дней? Не знаю. Вместо выводов желающим поразмышлять на эту тему предложу не давно "отловленный" маленький шедевр информирования: "Распоряжением Одесской областной госадминистрации созданы рабочие группы для организации выполнения мероприятий по уборке ранних зерновых и зернобобовых культур. Возглавляет все эти группы заместитель председателя облгосадминистрации, а входят в каждую из групп, созданных по отдельным направлениям обеспечения уборки, руководители организаций и предприятий, сегодня на урожай работающих" ("Вечерняя Одесса", 12 июля 1997).

Что бы это значило?

Найдорф М.И. ПРАЗДНИКИ И БУДНИ
Заметка была опубликована в 1997 году в газете «Одесские деловые новости – «OBN»

В этом году календарь свел пасхальные и первомайские праздники так близко, что из них с отработкой двух промежуточных рабочих дней в другие выходные получилась большая праздничная неделя от 26 апреля по 4 мая включительно. Начавшись с некоторым душевным подъемом, она скоро приобрела неожиданно будничный тон выходных для ремонта чего-нибудь в доме, или автомобиля, или работы на дачном участке.

Вообще-то все понимают, что праздник это не просто дни, когда не надо идти на службу. Праздник это событие, смысл которого проистекает из прошлого и заключается в том, чтобы подтвердить это прошлое в современности, припасть к нему, слиться с ним. Теперь даже странно, что прошлое, стоящее за каждым из праздников этой недели, считалось в советские времена несовместимым с другим. Были как бы два представления о настоящем: одно из них начиналось в Иерусалиме эпохи Рима, другое в "революционном Петрограде". Люди, мыслившие себя в одном из них, вместе с братьями по вере вспоминали в эти дни чудесное воскрешение Христа, завершившее его путь земных страданий, другие "вместе со всем советским народом" ликовали по поводу своей принадлежности к немного мифическому "братству трудящихся всех стран", начало которому положили не то Маркс, не то чикагские рабочие. До очевидного слабенькая историческая подоплека праздника "солидарности" молчаливо компенсировалась древним языческим мотивом весенним единением с природой на "маевках". Ну, и еще "борьбой с религиозными предрассудками".

Отключение Идеологического отдела ЦК КПСС в годы президентства М.Горбачева, как оказалось, не означало победы одной из сторон. Новые независимые государства, наоборот, почувствовали необходимость удержать оба праздника, но так, чтобы устранить их антагонизм. Практически это достигается на наших глазах ценой снижения специфической значимости каждого из них. Комментарий телеканала НТВ к репортажу об апрельском субботнике со держит такую мысль: "что с того, что субботник. который раньше назывался Ленинским коммунистическим, теперь называется пасхальным? Главное, что мы опять вместе наводим порядок и чистоту на своей улице".

Быт, будничность примиряют, ибо отсылают не к убеждениям, вере и упованиям, но тому, что представляется практически необходимым. Такими будничными могут быть и государственные церемониалы. Российский премьер-министр В.Черномырдин отправился 26 апреля в командировку в город Воронеж всего на один день, потому что вечером должен был присутствовать на праздничном богослужении в Успенском соборе Кремля. Никто и не пытался убедить публику, что он делает это по причине своих религиозных убеждений в том прошлом, которому посвящен праздник Пасхи. Всем понятно, что просто работа у премьера такая: нужно быть, точнее, присутствовать. Но точно так же в первомайских официальных мероприятиях и в потоке поздравлений в средствах массовых коммуникаций стыдливо упускали "пролетарскую сущность" праздника, называли его абстрактно праздником "Весны" и вполне конкретно "Труда", в смысле полезной работы дома и на личных огородах. Подлинный энтузиазм оставили и на этот раз коммунистам-диссидентам, которые с помощью митингов не давали себе забыть ритуальный смысл Первомая.

Одной из особенностей тоталитарных режимов является то, что государственная власть в них является гарантом и источником жизненных смыслов. Распад советского тоталитаризма повлек перераспределение ответственности в сторону индивидов не только экономической ответственности в пределах частной компетенции каждого, но и личной моральной ответственности. По моему мнению, первоначальный шок и растерянность проходят, люди все больше видят свою способность удержать накренившийся груз личной судьбы, черпая силы в практической каждодневности. Пока еще все время с оглядкой на прошлое, на привычную мысль, что "государство должно" обеспечить. И если государство официально признает Пасху, то в магазине "должны" продаваться куличи. И кажется кое-кому естественным спросить продавца: "куличи у вас свяченые?". И правда, не ходить же самому святить куличи в церковь в государственный праздник!